А потом нас тряхнуло. Показалось, что у меня голова оторвется и слетит с плеч. Лодка резко развернулась вместе с течением, и нас понесло потоком воды мимо утеса в узкую щель.

Грохот здесь стоял, как в первую ночь половодья; только тут еще и эхо отражалось от стен. Скалы слева и справа были настолько высокими, что внутрь расщелины почти не проникал свет, а небо превратилось в узкую полоску где-то высоко над головой. Я успела заметить деревья, растущие по краям расщелины, – снизу они казались не больше кустика. Но вообще-то, я не могла оторвать взгляд от Реки. А вот Хэрн смог и убрал киль. Я же вцепилась в борта лодки и пялилась на пенящуюся воду. Она билась о камни, рвалась в клочья, распадалась на отдельные струи и превращалась в водовороты.

А нашу лодку несло и швыряло вместе с ней. Вот только что мы находились посередине расщелины, в узкой полосе света, – а в следующий миг уже оказывались на черной воде у самого края теснины. Далеко внизу, под водой, мелькали папоротники и трава, росшие некогда на склонах ущелья. Я хотела закрыть глаза, чтоб только не видеть всего этого – уж больно здесь было глубоко, – но все равно продолжала наблюдать.

Казалось, будто откуда-то доносятся крики. Я не обращала на них внимания, пока что-то не врезалось в воду перед самым носом нашего судна. Лодку опять развернуло. Я увидела всплеск и посмотрела наверх. На вершине скалы виднелись крохотные человеческие фигурки – на фоне неба они выглядели черными силуэтами – и тоненький мостик, переброшенный через ущелье. Мостик был сломан. Две половины торчали с двух сторон, а середина была кое-как заделана досками. И я видела просвет между этими досками. Вдоль всего моста из-за перил торчали головы людей, и все эти люди держали в руках камни, явно собираясь кидать их в нас.

– Они приняли нас за варваров! – крикнула Робин.

И она накрыла себя и Утенка – и отчасти Гулла – одеялом. Мы с Хэрном остались снаружи. Мы ничего не могли поделать. Лодку несло к мосту.

Камни сорвались и принялись увеличиваться в размерах, а мы переводили взгляды с них на взбешенную Реку и обратно, не зная, на что же нам смотреть. Потом вокруг лодки начали вздыматься фонтаны воды. Нас швыряло из стороны в сторону. Думаю, это нас и спасло. Река повсюду взрывалась столбами, но ни один камень так и не попал в лодку. А потом, прежде чем мы успели обрадоваться, посветлело, и Хэрн завопил, что впереди пороги.

И в тот же миг лодка накренилась и ринулась вниз; нас с Хэрном обдало волной. А потом волна схлынула, и мы заскользили по кипящему стремительному потоку. И он пронес нас по другому озеру, поменьше. Наверное, по высокой воде пороги оказались проходимыми. Но мне, честно говоря, не хватило духу обернуться и посмотреть. Иногда я просыпаюсь по ночам, потому что мне снится плеск камней, падающих в Реку, и всякий раз при этом воспоминании меня бросает в дрожь.

Пожалуй, это получится очень большая накидка. Мы уже долго сидим на старой мельнице, и хотя я тку очень плотно и красиво, до конца истории еще далеко. И все равно я наверняка закончу ее задолго до того, как Робин поправится. Она с каждым днем становится все раздражительнее, а лицо у нее совершенно восковое. Мне очень трудно сохранять терпение, когда я общаюсь с сестрой. Потому и занимаюсь ткачеством. Сперва, когда дядя Кестрел привез мне мой ткацкий станок, прялку и шерсть, я чуть не прыгала от нетерпения, и мне казалось, будто дело движется чересчур медленно. Надо было сперва спрясть шерсть и натянуть на станок нити основы. И даже когда я наконец-то принялась ткать, первое предложение заняло у меня чуть ли не половину утра. Но потом мне пришла мысль, как ускорить дело. Я размещаю первую часть узора по местам, потом распределяю нитки, закрепляю их – а сама размышляю над следующей строчкой. К тому времени, как справляюсь с одной полосой, зачастую у меня в уме складываются следующие две-три. И так продвигаюсь вперед все быстрее и быстрее, сменяю нити да стучу челноком. А на станке вырастает наша история.