Партнёры, сообразив наконец, что врач здесь главный, тихо отступили в сторону, растерянно образовав вокруг центра комнаты полукруг из ошеломлённых зрителей. Их лица выражали смесь надежды и страха, как у детей, наблюдающих за фокусником, который достал из шляпы не кролика, а что-то неожиданное и пугающее.

В углу комнаты секретарша всё ещё мучительно пыталась дозвониться в скорую помощь. Голос её дрожал, периодически срываясь, словно её собеседник не оператор службы спасения, а строгий школьный учитель, который вот-вот поставит двойку за неправильно выполненное задание. Глаза секретаря наполнились слезами, которые она тщетно пыталась скрыть, яростно утирая их рукавом строгого пиджака, что выглядело одновременно нелепо и трогательно.

Спустя минуту, показавшуюся бесконечной, врач неожиданно прекратил свои действия, резко поднялся с колена, как солдат после залпа орудия, и оглядел присутствующих мрачным, почти обвиняющим взглядом. Лицо его было суровым, как у присяжного заседателя, только что вынесшего вердикт по делу, где обвиняемым оказался весь коллектив.

– Боюсь, господа, уже ничем не помочь, – произнёс он коротко и жестко, как судья, зачитывающий приговор. – Ваш коллега, к сожалению, уже мёртв.

Эти глухие и тяжёлые слова повисли в воздухе, словно мешок с картошкой, упавший на пол и рассыпавший клубни в самых неудобных местах. По залу тут же прокатился негромкий шёпот, наполненный ужасом и абсурдной надеждой: каждый из присутствующих надеялся, что услышал неправильно, что врач пошутил неуместную шутку или оговорился.

Один из партнёров не выдержал и, сев обратно на своё место, закрыл лицо руками, как школьник, получивший за экзамен неудовлетворительную оценку и боящийся показать свою растерянность классу. Остальные смотрели друг на друга с немым вопросом в глазах, ожидая, что кто-то из них сейчас вскочит и скажет: «Стоп! Всё не так! Михаил Борисович жив и просто инсценировал это, чтобы проверить нас!»

Но никто не вставал и не кричал. Вместо этого дверь переговорной снова тихо открылась, и в помещение вошли двое охранников с напряжёнными лицами и рациями в руках. Их появление добавило всему происходящему ещё больше абсурда и нелепости, поскольку выглядели они так, будто ворвались сюда арестовать нарушителя, а обнаружили место преступления, где жертвой оказался человек, по иронии судьбы платящий им зарплату.

Никто из присутствующих не решался произнести вслух слово «смерть». Оно словно застряло у них в горле, превратившись в липкий комок, мешающий дышать и думать. Вместо слов в зале звучала только тишина, настолько громкая и выразительная, что не оставляла сомнений в происходящем. Все понимали, что случилось нечто абсолютно необратимое, абсурдное и при этом трагикомичное: Михаил Борисович Конотопов, человек, привыкший распоряжаться чужими судьбами и руководить любым действием, лежал на полу собственного офиса, окончательно и бесповоротно проиграв в непредсказуемой игре жизни, правила которой сам никогда не признавал.

Всё случилось вдруг – внезапно и без предупреждения, как сломанный светофор, с радостной беспечностью переключившийся сразу на зелёный и красный одновременно. Михаил почувствовал ослепительный, болезненный свет, словно кто-то, желая его разбудить, направил ему прямо в глаза прожектор от списанного локомотива. Свет залил собой всё, вытеснив мир и оставив лишь болезненные всполохи, в которых смешались яркость и нелепость, будто сцену жизни на минуту заменили на неудачно снятую рекламу стирального порошка.