– Елки, – выдохнула Катя.

– Именно, – кивнула Елизавета. – Не знаю, как Григорий отнесется к моему появлению, но ты теперь для него единственный сочувствующий человек. Он только тебе и будет отвечать на вопросы, думаю. Нам нужно узнать следующее: был ли у кого-то ключ от их квартиры и давали ли ему какие-то лекарства в монастыре, возможно, с собой или привозили на квартиру. Сможешь?

– Постараюсь, – шепнула Катя. Она на всякий случай уже помирала от страха.

Они приехали в какое-то жуткое место, Елизавета показала нужные бумаги охраннику, в другом окошке мрачная тетка долго рассматривала их паспорта, куда-то звонила. Потом их повели по узкому коридору с темно-зелеными стенами – это классика казенного жанра. Завели в закуток без окон с пластиковым столом и такими же стульями. Там не было воздуха, только запах хлорки. Кате казалось, что она теряет сознание. Будь дверь открыта, она, наверное, убежала бы. А их, что характерно, хмурая надзирательница заперла на ключ.

А потом дверь открылась… О боже, как вздрогнуло и забилось Катино сердце, как запеклись глаза в соленом кипятке! Они привели не Гришу, не живого человека. Они привели тень самого несчастья и страдания. На нем болталась какая-то синяя роба. Катя никогда не узнала бы Гришу, если бы не его по-прежнему детские глаза на взрослом, теперь старом лице. Только сейчас в них не наивное ожидание и доверчивость, как раньше. Сейчас это бездонный колодец отчаяния. Его всего била дрожь. Катя опустила маску, чтобы Гриша ее узнал.

– Пятнадцать минут, – рявкнула надзирательниица и вышла, вновь заперев дверь снаружи на ключ.

– Катя? – потрясенно произнес Гриша и подошел к ней. – Ты пришла ко мне? Тебя пустили? Как, почему? Я здесь ничего не понимаю.

– Ты в больнице. – Катя изо все сил старалась говорить спокойно, как в обычной, нормальной ситуации. – Я принесла тебе поесть. Садись сюда, я пока разложу. Надо поесть при нас. Да, со мной моя подруга Елизавета. Я ей рассказала о тебе, она мне помогла с пропуском.

Гриша смотрел на них и на стол растерянно, постоянно говорил «спасибо». Потом начал есть – осторожно, как бездомная собака, которая боится, что ее сейчас поймают или ударят. На разговор с Катей пошел и на ее вопросы ответил. Ключ от квартиры был у отца Никодима, это такой добрый человек, который всегда заботился о них, принимал Гришу в монастыре, давал лекарства. Только его и помнит Гриша в ту страшную ночь, когда пришел в себя после обморока и увидел рядом мертвую мать. Он кричал, рыдал, просил ее проснуться, а отец Никодим его утешал, потом дал телефон и велел вызвать полицию.

– У тебя был припадок, – сказал он. – Беда случилась. Но ничего, они разберутся, ты же не хотел.

Когда приехала полиция, отца Никодима уже не было.

Елизавета сжала Кате руку под столом и шепнула:

– Все отлично. Я записала. Можем прощаться.

Прощание оказалось страшным. Гриша хватал Катю за руки, умолял не оставлять его. Его тащили, что-то вкололи в вену. И последнее, что Катя запомнила, – он кричит уже с порога:

– Катя, я только тебе поверю! Скажи: мама дома, она поправилась? Мне ничего не говорят.

В машине они обе молчали. Катя даже не смотрела, куда они едут. Лиза произнесла:

– Мы едем ко мне. Я только выскочу здесь в магазин. Нам нужно глотнуть чего-то спасительного. Потом подведем итоги. Мы хорошо поработали.

Как много нового, ужасного и удивительного узнала Катя в последнее время. Ни о чем серьезном она пока думать не может. Но вот, к примеру, такая вещь. Катя любила только красное сладкое вино и шампанское на Новый год. Ей хватало бокала для пяти минут эйфории, которая быстро переходила в жуткую сонливость и крепкий сон. Коньяк она считала страшной гадостью, которая, ко всему прочему, пахнет клопами. А сейчас Лиза наливает ей очередную рюмку золотистого, горящего и все обжигающего напитка, а у нее только теплеет сердце и вроде голова начинает что-то соображать. Наверное, дело именно в Лизе, в ее способности все организовать, выстроить, добраться до смысла.