— Нет, только не с Пифой! Оставьте меня в покое!

— Как мерзко! — кривится папа. — Почему именно Пифа?

— Потому что Пифагор. Математик, только в женском роде.

Папа откладывает в сторону телефон, который уже держал в руках.

— Может, расскажешь, что в школе случилось?

— Ни-че-го! Пап, не позорь меня, прошу! Я и так под прессингом постоянно из-за тебя.

— Не понял? — отец встает. — Тебя кто-то обижает?

— Нет, я не об этом, — схожу с ума оттого, что теперь надо выкручиваться. — Ты меня не понимаешь!

— Так, объясни членораздельно.

Я смотрю на него и только в бессилии стискиваю кулаки. Он искренне хочет помочь, но не знает, что сделает только хуже. Не могу же рассказать, что мы с Владом наплевали на все запреты и продолжили встречаться. А еще Козловский мою подружку окрутил до кучи, а я узнала об этом.

Даже представить страшно, какой папка устроит всем разнос!

— Пап, я в лицей больше не пойду, — выпаливаю неожиданно для себя.

— Что? За месяц до выпуска! У тебя с головой все в порядке? — отец ошарашенно смотрит на меня.

— Хочу окончить школу экстерном, — тороплюсь, сейчас эта мысль кажется самой правильной.

— А как же друзья? Выпускной? Одиннадцать лет твоей жизни.

Я молчу, задыхаюсь от отчаяния и молчу. Мама бросается ко мне и прикладывает ко лбу ладонь.

— Да ты вся горишь! Ваня, вызывай скорую!

Медики приехали, сделали укол, я отключилась. Просыпаюсь уже ближе к ночи, выхожу из комнаты, в кухне горит свет. Крадусь на цыпочках — родители сидят у стола и тихо разговаривают.

— Что Марина сказала? — спрашивает мама.

Папка все же позвонил. Вот невезение!

— Ничего. Макаров и Козловский чуть не подрались, но это обычное дело.

— А из-за чего ссора случилась? Может, из-за Полины?

— Нет, там какой-то пустяк. Зацепились слово за слово, и поехало. Это точно с Козловским связано. Я Польку никогда такой взвинченной не видел.

— Ваня, успокойся! — защищает меня мама. — Первая любовь, первые отношения. Они часто бывают горькими. Ты же сам запретил детям встречаться, вот Полина и сорвалась.

— Я ноги выдерну этой первой любви, а стручок оторву и собакам выброшу!

— Только посмей! Да и собак бродячих у нас нет, — отшучивается мама. — Поля должна сама справиться с проблемой.

Легко сказать, а как справиться, когда внутри пожар?

Возвращаюсь обратно в комнату и выползаю из нее, когда никого дома нет. То слоняюсь по квартире туда-сюда, как маятник, то сижу в кресле, уставившись в одну точку, то лежу на кровати.

И думаю, думаю, думаю…

Иногда забираюсь с ногами на подоконник и смотрю вниз с третьего этажа, представляю, как лечу, расправив руки, как птица крылья.

Лечу и падаю.

Плашмя…

Прямо на влажную от весенних дождей землю.

А что дальше?

Ничего. Сломанные руки и ноги, больница, гипс и унылая жизнь, полная страданий. Третий этаж не избавит от боли, поселившейся внутри, лишь умножит ее многократно.

Однажды за сидением на подоконнике меня застает мама.

Я как раз открывала окно, чтобы вдохнуть прохладный воздух, наполненный запахом свежей зелени. Май-месяц, скоро экзамены, а у меня в голове звенит пустота.

— Нет! Полюшка, не смей!

Вздрагиваю от ее крика, хватаюсь за раму. Мама бросается ко мне и стягивает на пол, в ее глазах плещется настоящая паника. Она крепко обнимает, прижимает к груди, в голосе дрожат слезы.

— Мам, ты чего? Все нормально. Я не собираюсь… туда…

Пытаюсь отстраниться.

— Ты с Владом поссорилась? — не отпускает мама.

— Д-да, — выдавливаю из себя. — Он… м-мы расстались.

— О боже! Милая моя! — мама уже открыто плачет, и я реву вместе с ней, громко, некрасиво, безудержно… — Все пары проходят через такое, это не повод…