А потом Шуре вспомнилось, как они провожали Витькиного отца, майора Богдана Романенко, в очередную горячую точку. Хотя никто им об этом и не говорил…

У тети Зои на ресницах блестели слезы, и она все время стряхивала их тыльной стороной ладони. Витька не плакал, хотя крепился изо всех сил. Сестра тети Зои тетя Виктория кусала губы, и было заметно, как близко ее слезы. Больше они никогда не видели Витиного отца… А тетя Зоя продолжает его любить… и ждать.

Потом Шура подумал о Мирославе, двоюродной сестре Виктора. У нее вообще родители погибли в автокатастрофе, когда девочке было два года. Воспитывали ее дедушка, всю жизнь прослуживший в милиции, и бабушка. Шурин собственный отец, молодой ученый, подававший большие надежды, погиб при крушении самолета.

Так что отец был только у Люси, четвертого члена их дружного сообщества. И девиз у них был соответствующий – «Один за всех и все за одного».

И вот Люся как раз курила. На нее не действовали ни уговоры, ни насмешки друзей.

– Пусть травится, – как-то сердито сказала Мирослава, – будет страшилищем со скрипучим голосом в сорок лет.

– Кикиморой, – быстро добавил Шура, вспомнив свое отражение в зеркале.

– Сами вы кикиморы, – отмахнулась Люся.

«Люся, конечно, не сахар, – подумал Шура, – но, кроме таланта организатора, у нее есть золотые руки».

Люся могла лечь под любую, самую завалящую машину и заставить ее двигаться. На машинах Люся была помешана с детства, заразившись, вероятно, этой страстью от отца, классного автомеханика.

Теперь у отца с дочерью был свой автосервис, который и доход приносить начал. Приносил бы еще больше, если бы они уподобились современным буржуям и бессовестно выжимали все соки из своих сотрудников. Но Люсин отец был человеком старой закалки и считал, что платить рабочим нужно по совести, то есть столько, сколько заработали. Люся была с ним согласна.

Шура опомнился, только когда подъехал к отделению.

– И чего это меня на воспоминания потянуло, – проворчал он, – старею, наверное.

Войдя в кабинет, Шура достал из сумки термос, налил себе в чашку крепкого чая, развернул плитку шоколада, откусил кусочек, запил чаем, задумался. Потом снял трубку, набрал номер и стал ждать.

– Слушаю, – пробасил на том конце провода Незовибатько.

– Чем порадуешь, Афанасий Гаврилович?

– А, это ты, Наполеонов, легок на помине.

– Я тоже думал о тебе… – проговорил следователь задушевно.

– Ты это брось!

– Так я по делу.

– По делу ничего утешительного. На бутылке и на посуде все отпечатки стерты. По квартире отпечатков множество.

– Я тут тебе сейчас пальчики принесу бывшей пассии Ставрова, некой Юлии Владимировны Лопыревой.

– Даже так? Мадам привлекалась?

– К сожалению, нет. Была задержана за хулиганство в общественном месте и оштрафована. Потерпевшая заявления не писала, и все Лопыревой сошло с рук.

– Ты ее подозреваешь?

– Пока нет. Но Ольга Данилина указывает именно на нее. И поэтому проверить следует.

– Ну, что ж, давай проверим, – покладисто согласился эксперт.

День пролетел незаметно. Рыжее солнце уже лежало на крыше соседнего дома, когда Наполеонов посмотрел на часы.

– Ничего себе! – воскликнул он вслух, потянулся от души и стал складывать дела.

Домой Шура приехал довольно поздно. Хотел тихонечко умыться и поесть. Открыв дверь своим ключом, он на цыпочках пробрался в прихожую.

– Шура, это ты? – раздался голос Софьи Марковны.

– Ну, вот, мама, как всегда, не спит, – пробормотал Наполеонов себе под нос.

– Шурочка, почему ты молчишь? – Высокая моложавая женщина возникла в проеме двери.