Это будет его последний светский сезон как холостяка, и он собирался использовать его по полной. На следующий год в Лондон приедут его две восемнадцатилетние сестры-близняшки, чтобы готовиться к светскому дебюту. Он просто обожал своих сестер, а их всего у него три, и был готов ради них на все, но, несомненно, присутствие близняшек потребует значительных изменений в его расписании погони за удовольствиями. Ему придется сопровождать их на светские мероприятия и в итоге подобрать каждой достойного кандидата в мужья – разумеется, с их одобрения. Он не тешил себя иллюзиями, что с его своевольными сестрами это будет просто, но хотел, чтобы они были счастливы, а также надеялся, что у Вероники и Эджфилда все наладится. Размолвка оказалась куда серьезнее, чем он ожидал.

Для очень доброго и преданного Джастина было важно заботиться о родне и друзьях, и именно поэтому он был здесь, на этом нестерпимо скучном балу, чтобы помочь Эджфилду выглядеть счастливым семьянином. Вообще-то Джастин уже почти четверть часа как был тут, однако родственник еще не появился.

Господи, как же здесь много народу – особенно одержимых желанием выйти замуж юных девиц с их мамашами. Светский сезон еще по-настоящему не начался, так что светские матроны явились на бал к Хезлтону, чтобы заранее, так сказать, представить товар лицом пред очи вероятных кандидатов в мужья, прежде чем светская активность наберет силу.

Джастин уже сумел отделаться от полудюжины таких мамаш, рядом с которыми чинно стояли их чопорные дочурки. В свои тридцать лет маркиз, да еще и холостяк, он был едва ли не главной целью для подобных искательниц семейного счастья. Конкуренцию ему мог составить, пожалуй, только один человек: неуловимый герцог Торнбери.

Он поднял глаза.

Вот черт!

Прямо на него надвигалась сама леди Хезлтон со своей дочерью, лицо которой походило на лошадиную морду. Надо делать ноги, и поскорее!

Расталкивая локтями гостей, Джастин добрался до ближайшего коридора и влетел в первую комнату справа, закрыл за собой дверь, прижался к ней спиной, и вздохнул с облегчением.

Слава богу, едва ноги унес. Леди Хезлтон и Генриетта были самыми назойливыми и упрямыми дамочками. Настойчивые, если не сказать нахальные, шумные, они не привыкли должным образом принимать вежливые отказы, и Джастин взял за правило избегать их.

– О господи, еле ноги унес! – пробормотал он.

– От кого? – послышался приятный женский голос.

Медди тотчас же пожалела, что эти слова сорвались с ее губ. Молли ей часто говорила, что сначала надо думать, но не всегда получалось. Она и вправду ляпнула первое, что сорвалось с языка. Ей не надо было выходить из-за пальмы в кадке, за которой она спряталась, когда открылась дверь гостиной, и уж тем более говорить.

У нее хватило смелости спуститься по черной лестнице, подобрав юбки позаимствованного синего бального платья, и направиться на цыпочках к огромному бальному залу, но тут из-за угла показались двое слуг и она вбежала в ближайшую комнату, оказавшуюся гостиной, к счастью, пустой.

Медди пыталась собраться с духом, чтобы продолжить действовать в соответствии с планом, или поддаться голосу разума и убежать обратно наверх, поджавши хвост, когда дверь распахнулась и в комнату ворвался какой-то джентльмен.

– Простите, – произнес он, отойдя от двери и сделав шаг ей навстречу. – Я не знал, что тут кто-то есть.

Голос у него был глубокий и такой бархатный, что от его звуков у нее по спине побежали сладкие мурашки.

– Мне нельзя здесь находиться, – ляпнула Медди первое, что пришло на ум.