– До свидания, милок. Иди отдыхай.

После рабочего дня было приятно идти вот так в тишине вечернего города по безлюдной улице. На этом пятачке всегда мало прохожих – кроме музыкальной школы, никаких других общественных учреждений.

Альбина с наслаждением вдыхала свежий, гретый последним, будто отстоянным теплом, воздух бабьего лета, на ходу трогала пышные низкие ветки осенней листвы и вообще вела себя как человек, очутившийся наконец на свободе и наедине с самим собой.

Дойдя таким образом до старой, чугунного литья изгороди, обозначавшей начало городского сквера, она пошла более собранной походкой. Улица, сузившись до ширины небольших ворот, плавно переходила здесь в аллею этого сквера, и сам сквер был устроен очень геометрично: от центральной, ухоженной и нарядной клумбы с фонтаном, работающим только в праздничные и воскресные дни, пучком радиусов разбегались асфальтированные аллейки с аккуратными разноцветными скамейками. За изгородью эти аллейки естественно переходили в улицы.

Днем в этом сквере молодые мамы и бабушки выгуливали малышей, вечером в светлых аллеях, поближе к выходу, шаркала молодежь, а в глубине, там, где темней, боговала местная шпана, но сейчас, в предвечерний час, не было ни тех, ни других, и среди редких отдыхающих Альбина без труда узнала чуть ссутулившуюся фигуру Бориса Марковича, теоретика и хормейстера их школы. Держа на коленях газету, он, казалось, читал. Но, еще издали увидев Альбину, он поднял глаза и смотрел на нее. Рядом на скамейке лежала стопка нот.

– Слушаете тишину? – сказала Альбина, поравнявшись с ним.

Он встал при ее приближении и теперь, помолчав какие-то мгновения, сказал:

– Может, нарушим ее? А? Так сказать, подведем итог прожитого дня. – Последние слова он произнес нарочито приподнятым тоном, жестом приглашая Альбину сесть. Во всем его поведении угадывалось желание скрыть интерес к ее особе. И только твердый упрямый взгляд голубых глаз на уставшем лице не подчинялся этому желанию.

– Спасибо, но я свои итоги привыкла подводить в одиночестве. – Она вдруг поняла, что шутки не получилось, а скорей – наоборот. И замялась: – То есть…

Но он уже развел руками:

– Понял, не смею задерживать. – И снова взял газету.

– До свидания, – сказала Альбина Петровна.

– До завтра.

Какое-то чувство вины осталось в ее душе. И весь оставшийся путь до гостиницы оно мешало ей думать или, наоборот, мешало не думать ни о чем…

Пройдя через сквер, Альбина вышла на одну из улиц-радиусов. Здесь потянулись старые, кирпичной кладки дома и двухэтажные коттеджи. На одном из этих домов была большая, сильно нарушающая гармонию красного кирпича надпись: «Дом для приезжающих». Каждый раз, поднимаясь по ступенькам этого, так и не ставшего родным жилища, Альбина пыталась разгадать – почему «для приезжающих», а не «для приезжих»? И сегодня эта загадка вновь отвлекла ее от мыслей о встрече с Борисом Марковичем.

– Добрый вечер, Нюра.

Тетя Нюра, полная пожилая женщина, сидела за письменным столом, прикрывшись, как баррикадой, двумя толстыми канцелярскими книгами, и быстро, с какой-то пулеметной сноровкой, вязала, потягивая лохматую нить из чуть приоткрытого ящика.

– Здравствуй. Письмо тебе. Кажись, от матери. – Тетя Нюра вместе с письмом протянула ей ключ от комнаты.

– Спасибо. А-а?.. – начала Альбина, но Нюра перебила:

– Да помню, помню. К тебе никого не подселила. Народу вообще мало. Кто в нашу дыру ездит-то?

Наверное, ей хотелось побалагурить, но Альбина не ответила.

На ходу проглядев письмо и благополучно миновав в длинном полутемном коридоре шумную подвыпившую компанию ребят, она вошла в свой номер. В темноте привычным движением отключила радио, зажгла свет.