– При лунном свете, – продолжал Кернер мечтательно, – мы будем сидеть на нашем чердаке с гитарой, будем петь и смеяться над ложными радостями гордости и богатства.

– Проклятье на твою голову! – прошипел Смерть Дуракам, и у меня волосы зашевелились на голове, когда я увидел, что Кернер по-прежнему не замечает присутствия Джесси Хомза. И я понял, что по каким-то неведомым причинам завеса поднялась только для меня одного и что мне суждено спасти моего друга от руки Смерти Дуракам. Объявший меня ужас, смешанный с восторгом, видимо, отразился на моем лице.

– Прости меня, – сказал Кернер со своей бледной, тихой усмешкой. – Я разговаривал сам с собой? Кажется, это у меня входит в привычку.

Смерть Дуракам повернулся и вышел из ресторана.

– Подожди меня здесь, – сказал я, вставая. – Я должен поговорить с этим человеком. Почему ты ничего ему не ответил? Неужели оттого, что ты дурак, ты должен издохнуть, как мышь под его сапогом? Ты что, даже пискнуть не мог в свою защиту?

– Ты пьян, – отрезал Кернер. – Никто ко мне не обращался.

– Тот, кто лишил тебя разума, – сказал я, – только что стоял рядом с тобой и обрек тебя на гибель. Ты не слепой и не глухой.

– Ничего такого я не заметил, – сказал Кернер. – Я не видел за этим столом никого, кроме тебя. Сядь. Больше ты никогда не получишь абсента.

– Жди меня здесь, – сказал я, взбешенный. – Раз твоя жизнь не дорога тебе, я сам тебя спасу.

Я выскочил на улицу и догнал старика в сером через несколько домов. Он был таким, каким я тысячу раз видел его в воображении, – свирепый, седой, грозный. Он опирался на белую дубовую палку, и если бы улиц не поливали, пыль так и летела бы у него из-под ног.

Я схватил его за рукав и потащил в темный угол. Я знал, что он – миф, и не хотел, чтобы полисмен застал меня разговаривающим с пустотой – не хватало еще очутиться в больнице «Бельвю», разлученным со своей серебряной спичечницей и брильянтовым кольцом!

– Джесси Хомз, – сказал я, глядя ему в лицо и симулируя храбрость. – Я вас знаю. Я слышал о вас всю жизнь. Теперь я понял, каким наказанием Божьим вы стали для Юга. Вместо того чтобы истреблять дураков, вы убивали талант и молодость, столь необходимые для жизни народа и его величия. Вы сами дурак, Хомз. Вы начали убивать самых лучших, самых блестящих своих соотечественников три поколения назад, когда старые, обветшалые мерки общественных отношений, приличий и чести были узкими и лицемерными. Вы это доказали, наложив печать смерти на моего друга Кернера, умнейшего парня, какого я когда-либо встречал.

Смерть Дуракам посмотрел на меня пристально и угрюмо.

– Странно на вас действует вино, – сказал он задумчиво. – Да-да, я вспомнил, кто вы такой. Вы сидели с ним за столиком. Если я не ослышался, его вы тоже называли дураком.

– Называл, – сказал я. – И очень часто. Это от зависти. По всем общепризнанным меркам, он – самый отъявленный, самый болтливый, самый грандиозный дурак на всем свете. Поэтому вы и хотите его убить.

– Не откажите в любезности, – сказал старик, – объясните, за кого или за что вы меня принимаете.

Я громко расхохотался, но тотчас умолк, сообразив, что мне несдобровать, если кто увидит, как я предаюсь шумному веселью в обществе кирпичной стены.

– Вы – Джесси Хомз, Смерть Дуракам, – сказал я очень серьезно, – и вы хотите убить моего друга Кернера. Не знаю, кто вас сюда позвал, но, если вы его убьете, я добьюсь, чтобы вас арестовали. То есть, – добавил я, теряя апломб, – если мне удастся сделать так, чтобы полисмен вас увидел. Они и смертных-то неважно ловят, а уж для того, чтобы изловить убийцу, который – миф, понадобится вся полиция Нью-Йорка.