А я хочу помнить! И наверняка знаю, у кого есть ключ к моей памяти.

— Ты можешь помочь мне сбежать? — пру напролом. Иного просто не остается.

— А зачем тебе покидать «Лазурит»? — она искренне недоумевает. — Здесь лучше, чем….

— Чем где?

— Прости, но ты явно не из аристократии. Скорее всего, из беглых. Наверняка скиталась по трущобам вместе с какой-нибудь шайкой таких же отщепенцев. Их в запретном городе пруд пруди.

— С чего ты это взяла?

Сто шестая молчит как партизан. Смотрит на меня, поджав губы и прищурив глаза.

— Отвечай! — начинаю неслабо злиться. — Не бойся, я не выдам вашего с доктором секрета. Если что, он умрет вместе со мной.

— Когда тебя привезли, ты лягалась, кусалась и царапалась, — признается она, по-детски шмыгнув носом.— Орала и плевалась. Из твоего горла сыпались такие проклятия, что видавшие виды санитары краснели от стыда. Кстати, этих самых санитаров потребовалось с десяток, чтобы унять тебя. Двое из них еще долго лежали в койках после встречи с тобой. Один со сломанной рукой, а второй с разбитым носом.

— Заслужили!.. — усмехаюсь довольно.

Я давно чувствую в себе необычайную силу и ловкость. Сейчас особенно, ведь у меня появилась цель. Слишком долго пыталась быть как все, подстраивалась, изображала покорность. Но это не мое. Я готова умереть, но умереть свободной. Помня все о своей жизни и о людях, с которыми проводила дни и ночи. Особенно ночи.

— Так что, поможешь? — спрашиваю у соседки, кусая от напряжения губы. — Ну же, сто шестая, просто сделай это. Пусть в этом аду будет хоть один человек, который о тебе помнит. Не вымышленные истории, которые наверняка рассказывают твои родители друзьям и знакомым. Не ту любовную чушь, что шепчет тебе твой доктор ночами. Докажи, что ты человек. Настоящий, пусть и с некоторыми изменениями. Мы ведь не хуже других, верно? Мы тоже способны на сочувствие, преданность, любовь. И даже на подвиг.

4. Глава 4

— Так и быть, я попробую тебе помочь, — соглашается сто шестая, кусая от напряжения губы. — Поговорю с одним своим знакомым.

— С доктором? — воодушевляюсь я.

Если кто и знает все ходы и выходы, то только он. Очкастый доктор здесь один из главных, без его участия не обходится ни одно мероприятие.

— Нет, — качает головой сто шестая. — Ему лучше не знать об этом. И вообще, если он узнает, то накажет меня.

Меньше всего мне хочется подставить ее, но получить свободу хочется сильнее.

— Клянусь, не скажу о  твоей помощи даже под пытками, — обещаю я. — Если хочешь, вообще не участвуй в этом. Только укажи того, кто может помочь.

Сто шестая стреляет глазами в сторону огромной стойки с книгами. Рядом с ним подметает пол невысокий круглолицый санитар с вечно красным и потным лицом.

— Это Энтони, — тихо произносит сто шестая. — Он приносит девчонкам некоторые вещи из большого города. К примеру, духи, нижнее белье и даже косметику. А вот возьмется ли за более крупное дело, не знаю.

Она разводит руками, а я мучительно соображаю. Энтони меньше всего похож на дельца. Конечно, даже за то, что он делает для девчонок, его уже по голове не погладят. Нам запрещено иметь личные вещи и каким-либо образом изменять себя. Но одно дело — флакончик духов (который, к слову, не задерживается в «Лазурите» дольше пары дней. И то лишь потому, что девчонки нюхают ароматы свободы, а не душатся ими). Увести одну из пациенток — совсем другое.

— Что он берет за свои услуги? — спрашиваю деловито.

— Транквилизаторы, — поясняет сто шестая. — Нас ими пичкают вдосталь, а вот санитарам и другому персоналу «Лазурита» к ним доступа нет. За флакон духов Энтони берет пять таблеток. За кружевной бюст или шелковые трусики — десять.