Они выпрямились на стульях и обменялись быстрым взглядом, прежде чем снова повернуться к Сантэн.

– Мы ожидали этого почти год, – заметил Абрахам.

– Что не делает положение более приятным, – язвительно сказала Сантэн.

– Сколько? – спросил Твентимен-Джонс.

– Сорок процентов, – ответила Сантэн. Обдумывая ее ответ, доктор выглядел так, словно вот-вот разрыдается.

Каждому независимому производителю алмазов Центральная торговая организация предоставляла квоту. Договор был неписанным и, вероятно, незаконным, но строго соблюдался, и среди независимых не находилось таких неосмотрительных, кто проверил бы законность этого договора или выделенной им доли.

– Сорок процентов! – взорвался Абрахам. – Это несправедливо!

– Точное замечание, дорогой Эйб, но пока не очень полезное.

Сантэн взглянула на Твентимен-Джонса.

– Никаких изменений в категориях? – спросил тот.

Квота предусматривала несколько категорий в зависимости от типа камней (от темных промышленных алмазов, использующихся при изготовлении режущего инструмента, до драгоценных камней высшего качества) и веса, от небольших кристаллов в десять и меньше пунктов до больших ценных камней.

– Тот же процент, – подтвердила Сантэн, и он сел плотнее, достал из кармана блокнот и погрузился в вычисления.

Сантэн мимо него посмотрела туда, где к обшитой панелями стене прислонился Шаса.

– Ты понимаешь, о чем мы говорим?

– О квоте? Да, думаю, понимаю.

– Если не понимаешь, спрашивай, – бесцеремонно приказала она и снова повернулась к Твентимен-Джонсу.

– Можно ли попросить на десять процентов увеличить квоту по крупным камням? – спросил он, но она отрицательно покачала головой.

– Я уже просила, и мне отказали. Де Бирс с бесконечным сочувствием ответил, что наибольшее падение спроса связано как раз с крупными камнями – на ювелирном уровне.

Твентимен-Джонс вернулся к своим вычислениям. Все слушали, как скрипит его карандаш. Наконец доктор поднял голову.

– Сможем мы покрыть расходы? – негромко спросила Сантэн, и Твентимен-Джонс посмотрел на нее так, словно предпочитал застрелиться, но не отвечать.

– Едва-едва управимся, – прошептал он, – придется экономить, сокращать, увольнять, но мы покроем расходы и, может быть, даже получим небольшую прибыль – это будет зависеть от минимальной цены, установленной «Де Бирс». Но, боюсь, сливки придется снимать с самого верха, миссис Кортни.

Сантэн почувствовала, что от облегчения ослабла и дрожит. Она убрала руки со стола на колени, чтобы никто не заметил. Несколько мгновений она молчала, потом кашлянула, желая убедиться, что ее голос не дрожит.

– Квоты вступают в действие первого марта, – сказала она. – Это значит, что мы успеем доставить еще один полный пакет. Вы знаете, что делать, доктор Твентимен-Джонс.

– Мы заполним пакет сластями, миссис Кортни.

– Что такое сласти, доктор Твентимен-Джонс?

Шаса заговорил в первый раз, и инженер с серьезным видом повернулся к нему.

– Когда в какой-то период производства мы находим несколько первоклассных камней, мы оставляем лучшие из них, чтобы в будущем включить в пакет, где камни могут быть худшего качества. У нас есть запас таких высококачественных камней, и мы отправим их в Центральную торговую организацию, пока это еще возможно.

– Понимаю. – Шаса кивнул. – Спасибо, доктор Твентимен-Джонс.

– Рад помочь, мастер Шаса.

Сантэн встала.

– Теперь можно пообедать.

Слуга в белом открыл раздвижную дверь в столовую, где сверкал серебром и хрусталем уставленный желтыми розами в старинных селадоновых вазах длинный стол.

В миле от участка, на котором стоял вагон Сантэн, два человека сидели у дымного лагерного костра и смотрели, как булькает в котелке кукурузная каша. Говорили они о лошадях. План целиком зависел от лошадей. Их требовалось не меньше пятнадцати – сильных, привыкших к пустыне животных.