Зугур ящеркой скользнул меж камней, обжигая голые руки о студеные бока черных глыб, высунул голову и увидел – по равнине мчались влоты, а за ними, подчти нагоняя великанов, неслась многочисленная гремская облава, вопящая и улюлюкающая.

– Изводят погань мохнатую! – стискивая секиру, прошептал Зугур, повернулся к Шыку: – Слышь, волхв, айда поможем гремам! И за Луньку отмстим тварям нелюдским, и гремам… ну, глянемся, что ли. Все одно нам с ними дело иметь придется! Давай, волхв!

Шык чуть прикрыл глаза, замер, прислушиваясь к самому себе, прошептал:

– Ох, и устал я, Зугурушка! Прямо вся душенька из меня вон. Ладно, за Луньку отмстим поганым… Гляди в оба, и как я чары набрасывать закончу, не мешкай, не оплошай – лети вперед, как птица, и раззуди свою секиру, чтоб ни один мохнопузый не ушел!

Шык вскочил, вскинув руки, протяжно завыл, замычал неведомые никому из людских народов слова, тряхнул руками, раз, другой, третий, и изумленный Зугур увидел, как с пальцев волхва потекли вдруг желтовато-сизые нити то ли дыма чародейного, то ли тумана колдовского…

Луня, как не мучала его боль от ран, все ж заметил, что гремы гонят влотов не прямо на него, а чуть в сторонку, к темнеющим в трех сотнях шагов на закат скалам. «Видать, засада там у них, или просто гремы гонят великанов в ту сторону, на камни?», – через силу подумал Луня, пошатнулся и неловко присел на покрытый лишайниками валун.

Приближавшиеся гремы оглушительно вопили что-то на своем языке, и хотя Луня не понимал ни слова, временами ему казалось, что он улавливает что-то знакомое в тарабарщине чужого языка.

«Гремы, ары и роды – суть одного корня!», – вспомнил Луня слова Великого Веда. И вдруг ухо ученика волхва услышало то, чего он, Луня, ожидал услышать здесь меньше всего – чародейские запевы кик из родских лесов, запевы, лишающие все живое движения. Луня, превозмогая боль, вскочил, огляделся – и открыл рот от изумления!

На тех самых черных скалах, к которым гнали гремы влотову орду, возвышалась странно знакомая фигура старца в лисьей шубе, с развевающейся по ветру седой бородой. Подняв руки, волхв Шык насылал на влотов кикины чары недвижимости, и вот уже первые из мохнатых людоедов начали останавливаться, спотыкаться, застывать на месте.

– Бе-е-ей!!! – загрохотал над скалами голос Зугура, и сам вагас, размахивая сверкающей двулезвиенной секирой, выметнулся из-за большого камня и огромными прыжками бросился к застывшим влотам. Замах, свист, мельк начищенной бронзы – и мерзкий хряск разрубаемых костей и плоти. Зугур – вой, и вой зело умелый. Хотя кикины чары и могли удержать влотов в недвижьи чуть только, но вагас успел свершить кровавую жатву. Ни один из великанов не ушел…

Даже гремы остановились, пораженные, и с изумлением наблюдали за этой диковенной битвой. Сверкающая секира металась меж застывших косматых тел, словно птаха в силке, но каждый взмах ее ронял одного из нелюдей, и вот еще миг назад стояли они все, а теперь не стоит не один, и лишь Зугур, утвердив окровавленное оружие меж широко расставленных ног, с полуулыбкой-полуоскалом глядит на гремов, и в позе его все – и торжество победителя, и знак того, что дальше биться он не собирается (пока!), и угроза, не без того, мол, кто тут еще на меня?!

Луня хотел крикнуть побратиму, что он тут, но из изломанного влотовыми лапами горла вышел только сип да хрип, и Зугур не заметил Луню, зато заметили гремы, и несколько рыжекосых воев, закинув на плечи свои каменные секиры, рысцой пустились к ученику волхва. «И чего делать теперь?», – с тоской подумал Луня: «А Шыка-то и не видать вовсе! Он-то мог бы прикрыть меня, чарами гремов остановить. Они, конечно, вряд ли убивать меня будут, но кто их, злодеев, знает?».