– А где же сам возмутитель спокойствия?! – раздался с первого ряда кресел голос Лукаса Гутиэроса, министра внутренних дел Парагвая.

Перейра не посчитал нужным отвечать на выкрик, он лишь злорадно усмехнулся и, сойдя с трибуны, занял место в зале. Президент, в отличие от собравшихся, знал содержание казацких поправок и предвкушал зрелище недовольных перекошенных парламентских рож. Последнее время во власть предержащих кругах росли опасения по поводу засилья в стране русских эмигрантов. Уже больше половины граждан Парагвая составляла казачья община, а народ всё прибывал и прибывал. Сеньору Ронину было мало захватить полстраны территориально и скупить все фабрики и заводы, включив их в казацкий кооператив, он теперь ещё норовил заселить весь Парагвай русскими. Даже в столице от толп эмигрантов нет прохода. Конечно, магнат исправно выплачивал оговорённую по договору повременную оплату бывшим фабрикантам, но многие уже жалели, что поторопились с продажей имущества в рассрочку и продешевили. Зависть и жадность жгли грешные души.

– Помяни дьявола, он и явится, – среагировав на широко распахнувшиеся двери, прошипел сосед накликавшего беду министра.

Но первым в зал заседаний вошёл, громко чеканя шаг по паркету, знаменосец с триколором парагвайского казачьего войска, копией торгового флага старой русской империи.

За марширующим казаком вразвалочку следовал другой знаменосец, в одежде очень вольного стиля и с перекрещенной на груди пулемётной лентой. Анархист нёс на плече сильно наклонённое чёрное знамя дивизии батьки Махно. На свешенном полотнище явственно читались белые буквы лозунга вольного братства: «Анархия – мать порядка!».

Замыкал колонну знаменосцев красноармеец в будёновке, в руках которого колыхался в такт размеренным шагам алый стяг с золотыми серпом и молотом в верхнем уголке, у самого древка флага.

Знамённая группа нагло прошествовала в центр зала и рядком расположилась возле установленного позади ораторской трибуны парагвайского государственного флага.

Эхо шагов смолкло, и в повисшей напряжённой тишине в зал вошёл Ронин. Алексей был в привычной чёрной полурясе, а на груди, раздражая фабрикантов и министров, сверкал золотой наперсный крест.

– Сеньор Ронин, что означает эта демонстрация флагов? – не вставая с кресла, вальяжно махнул рукой в сторону знамённой группы Лукас Гутиэрос, самый дерзкий из министров.

– Отражение реальности, – заняв место на трибуне, развёл руками истинный владыка Парагвая. – У каждой политической силы должен быть свой символ. Общество Парагвая стало очень разнородным: на крайнем западе Гран-Чако расселяются бывшие красноармейцы, чуть ближе строятся поселения анархистов, центральный и южный край равнины занимают казаки, восточную часть Гран-Чако осваивают другие русские эмигранты. Изгои ностальгируют по символам старой империи, потому и флаг у них с казаками общий – бело-сине-красный триколор. Ну а вторую половину государства населяют приверженцы традиционного Парагвая. По справедливости теперь все флаги представлены в парламенте.

– А по конституции? – не согласился министр.

– Устаревшей конституции, – подняв указательный палец, прервал Гутиэроса Алексей. – Поэтому законы Парагвая нужно менять, иначе не избежать политических конфликтов.

– И как же нам мирно ужиться? – оглянувшись на притихшее собрание, заручился молчаливой поддержкой оппозиции смельчак.

– Каждому молиться своему богу и не ходить со своим уставом в чужой монастырь. – Алексей указал на присутствующих тут же глав религиозных концессий. – Живут же в Асунсьоне без драк католики, христиане, мусульмане и евреи. А скоро ещё и буряты-буддисты с бароном Унгерном прибудут. Ну так приверженцы другой веры не лезут же в грязных башмаках под своды мечети, и индейцы-язычники не водят хороводы вокруг костра в католическом храме – каждый уважает чужую веру и традиции. Вот так и в государственном устройстве надо – в каждой общине свои законы, но не в ущерб добрым соседям.