Я высматриваю лодку, поскольку это базовая часть моего плана. И тут даже речь не о том, что драккар начнет таять в открытом море, а я очнусь, дрейфуя на льдине.

Тем временем мы готовим консервированное мясо на ледяных брикетах, пьем грифоново молоко с водой и сменяем друг друга на вахтах. Я ввел корабельные порядки. Нет необходимости следить за курсом, рулить или поправлять такелаж, а потому мы просто стоим контрольные вахты и убираем кают-компанию. Кормим лошадей и чистим трюм, выводим коней по решеткам, превращенным в сходни, и проводим их по палубе. Проверяем оружие, при свете аквариумов тренируемся в схватке на мечах, копьях и ножах или врукопашную. Я показываю им техники подкрадывания к часовому, тихого убийства, обездвиживания. Преподаю основы саботажа и тактику малых отрядов. Нужно. Мы или спецотряд, или пятерка безымянных трупов. Потому я не даю им покоя. В ином случае в море мы выйдем группкой ленивых, рассорившихся пьяниц. Возникнут проблемы – будем трупами.

Себе я тоже не даю отдыхать. Тренируюсь со своими палашами и мечом. А прежде всего пытаюсь освоить песни богов. Именно тогда, во время тренировок в одиночестве на своих вахтах, без особого успеха пытаясь освоить чудеса, я нахожу трон. Происходит это в результате неудачной попытки поджечь издали сухое дерево. Попытки, что заканчивается половинчатым успехом. Потому что кое-что пламя все же охватывает, но вовсе не то дерево, в которое я целился. Не сумел увидеть, что именно, надеюсь только, что не чей-то дом, но подходя, чтобы рассмотреть, к кормовому штевню, я вдруг замечаю: тот поставлен по-дурацки. Будто с запасом. Драккар отсылает к образу ладей викингов, но только до определенной степени. Он больше, он чрезмерен, как из оперы. На настоящих «длинных лодках» нет нескольких трюмов, лестниц или крытых помещений. Это были ладьи – не корабли. В случае шторма люди сбивались под полотняные тенты или под наброшенную на голову попону. Штевень не встает на высоту второго этажа. Здесь, на носу, борта встают мягкой линией, врастая в задранный штевень, на корме же материал вверх от палубы создает выпуклый выступ, охватывающий и борта, и торчащую балку. Как усиление это смысла не имеет. Идиотский валок льда, блокирующий доступ к корме.

В какой-то момент я замечаю в нем абрисы более плотной материи, будто тень кресла, помещенного внутрь. Кресла или трона, с высокой спинкой и подлокотниками. Просто тень, сгусток с чуть молочными контурами. Я не уверен, действительно ли я его вижу: осматриваю вросшую в корму глыбу льда под разными углами, даже приседаю подле нее, но во мраке зимней ночи не слишком много видно.

Шесть утра, я продолжаю назначать себе «собачьи вахты» – мне хватает и пары часов сна, потому мне все равно. В «морских котиках» мне вбили в голову, что командир берет худшую работу. В это время года солнце встает в половине восьмого, сейчас самое дно зимней ночи: черное, ледяное и мертвое.

Меня сменяет Грюнальди, от рыжей бороды которого отдает теплом трюма – он приходит с двумя рогами горячего грифонового молока. Я беру свою порцию и с облегчением вхожу в уютную кают-компанию.

Утром мы уже близко от Змеиной Глотки. После двух часов сна, настолько глубокого и тяжелого, словно я умер на миг среди тех мехов и одеял в своей каюте на корме, я встаю бодрым и готовым к работе. Может, я ищу одиночества, а может, просто избегаю Сильфаны. Пытаюсь оставаться командиром. Она красивая, если не считать этих черных глаз призрака. И с каждым днем, проводимым вдали от дома, все красивее. Красивая, гибкая и слишком молодая. И заинтересованная. А я – всего лишь человек. Если мы превратимся в пару милующихся в ахтерпике голубков, мораль рухнет, и с тем же успехом нам можно будет прыгать за борт. Потому я выхожу на палубу из своего одиночества, приветствуя Грюнальди кубком этого странного, но горячего типа-гиннеса-со-специями и приношу с собой топор. Один из наших длинных данаксов на полутораметровом топорище, с длинной бородкой и массивным обухом. Таким можно снять с коня всадника в полном доспехе. Или разбить глыбу льда.