Вторник оказался судьбоносным днем для Ухватова. Он явился в школу на первый урок. Одноклассники ничего не подозревали, они привыкли к частому пропуску уроков отстающего в учёбе Димки. Все было, как обычно, учитель сверил с журналом учеников, отметил отсутствующих, вызвал к доске пару человек и озвучил новую тему.

Директор тем временем заглянул в класс и, увидев Ухватова, срочно сообщил Борису.

Звонок сорвал с места учеников, девчонки, складывая учебники, неугомонно щебетали, как стая налетевших галок. Мальчишки, заигрывая со скромницами, ржали от удовольствия, что им удалось их смутить. Они увёртывались от грозных девочек, получая в ответ тетрадями по голове.

Опер и директор стояли у входа в класс и зашли после того, когда все покинули кабинет. Ухватов не торопился на выход, увлечённо рисуя на парте танки с немецкими крестами. Когда в класс зашёл директор, он от неожиданности подхватился, и рукой прикрыл измазанную парту.

– Портим школьное имущество? Ухватов! В конце года будешь в наказание красить все парты.

Дима извинился, скромно опустив голову.

– …тут к тебе пришёл следователь. Он хочет задать тебе несколько вопросов.

Маленький и невзрачный Ухватов покраснел, по шее поползли красные пятна. И шмыгнув носом, он ответил:

– Х-хорошо.

– А где твой портфель? – поинтересовался опер.

– Вот, – он достал из-под парты довольно изношенную, изрисованную картинками сумку.

– Где ты ночевал? – Борис смотрел в глаза Димке, но тот, не подняв глаз, ответил:

– Дома.

– Не ври мне, – следователь понял, что Ухватов чего-то боится.

– Я не вру, – ответил, опустив голову ниже.

– Мать сказала, что тебя не было.

– Она всегда пьяная и не знает.

– Давай мы пройдём в отделение. Поговорить надо. Только не вздумай удрать, я тебя потом из-под земли достану.

Ухватов послушно шёл следом. У Бориса закралось сомнение в причастности десятиклассника к убийству. На лице скромного мальчишки царило спокойствие, возможно ложное, ведь известно, что в тихом омуте черти водятся.

Они сели в машину и через четверть часа были в отделении.

Поднялась осенняя завируха. Листья липли к одежде, их несло, кружило по просторам улиц, заставляя прохожих увёртываться. В одно мгновение из грозовых туч полился ливень. Борис был почти у двери в РОВД. Но пока он шел от машины, дождь залил лицо мелкими струями, словно из душа, и успел промочить верхнюю одежду.

Стремглав он проскочил дежурного и, распахнув дубовую дверь кабинета, быстро снял мокрый прорезиненный плащ. Он выглянул в окно с решёткой, чтобы засвидетельствовать стихию. На полу под плащом растеклась прозрачная лужа.

Он был несказанно рад, что он не один из тех листьев, которые вчера клубились в углу высокого забора, а теперь, плотно прижавшись, мокли, образовав уродливую кучу. Вспышка молнии ослепила глаза, а спустя дюжину секунд, прокатился оглушительный гром. Борис умножил количество секунд между вспышкой молнии и громом на сто, и оказалось, что удар в землю прошел в километровой удалённости. Небесное шоу восстановило нервное равновесие следователя. Искрящиеся мощные разряды спускались на землю и канонадой гремели все ближе и ближе, завершающим аккордом ударив последний раз. Борис вздрогнул. Казалось, если бы он стоял под открытым небом, то молния угодила бы прямо в грудь.

Буйство стихии выдернуло опера из раздумий в то время, когда ввели к нему Ухватова. Борис знал, что допрос может быть сложным и весьма простым, все зависело от того, насколько правильными будут вопросы.

Он ненавидел момент, требующий ювелирной точности удара. Надо было выявить слабые стороны опрашиваемого, надавить на него особым образом, чтобы получить признания. Предыдущая работа на допросах подтверждала верность его суждений.