Свеян ум его куда-то. Мысль его свинцом объята.
Раб идет путем возврата, не добившись ничего,
Снова царское посланье повторял, но нет вниманья,
Никакого нет вещанья розоцветных губ его.
Раб вернулся без ответа: «На мои слова привета
Он был глух. Мой взор от света солнца яркого погас.
Я жалел его невольно. Сердце билось больно-больно.
Вижу, ждать уже довольно, протомился целый час».
Царь дивился. Дивованье перешло в негодованье.
Изрекает приказанье он двенадцати рабам:
«Вы оружие берите, всей толпой к нему идите
И скорее приведите мне того, кто медлит там».
Исполняя приказанье, вот рабы идут. Шуршанье
Слышно ног, звенит бряцанье их доспехов. Витязь встал,
Весь в слезах еще. Но взором вскинул. Видит, тесным хором,
Люди с воинским убором. Вскрикнув: «Горе!» замолчал.
Вытер он глаза руками, укрепил колчан с стрелами,
Меч с блестящими ножнами. Вот на быстром он коне.
Что ему – рабы, их слово? Направляет вороного
Прочь куда-то, никакого им ответа, – он во сне.
Тут, его схватить желая, вмиг – к нему толпа живая,
Вот рука, и вот другая устремилась. Смерть им в том
Одного он о другого раздробил, рукою снова
Чуть махнул, убил, иного до груди рассек хлыстом.
Пали трупы вправо, влево. Царь кипит, исполнен гнева.
Он кричит рабам, но сева Смерти – жатва собрана.
Юный даже и не глянет на того, кого он ранит.
Кто домчится, мертвым станет, участь всем пред ним одна.
Царь разгневан, горячится, на коня скорей садится.
С Автандилом вместе мчится, чтоб надменного настичь.
Но, как в искристом тумане, как на сказочном Мерани,
Не принявши с ними брани, он сокрылся, кличь не кличь.
Увидав, что царь в погоне, что за ним несутся кони,
Он, в мгновенной обороне, вдруг, хлестнув коня, исчез.
Точно в пропасть провалился или в небо удалился,
Ищут, нет, и след сокрылся. Ничего. Как в мгле завес.
Хоть следов копыт искали, – нет, исчез в какой-то дали.
Словно призрак увидали, призрак был один лишь миг.
По убитым плачет кто-то. И о раненых забота.
Молвил царь: «Пришла работа. Видно, злой нас рок настиг».
Он сказал: «Всех дней теченье было только наслажденье.
Бог изведал утомленье – видеть счастье без конца.
Вот и стал восторг обманен, – как и все, непостоянен, —
Я всевышним насмерть ранен, отвратил он свет лица».
Так вернулся он, угрюмый, затенен печальной думой.
Вмиг забыты были шумы состязаний и пиров.
Стон кругом сменялся стоном. Грусть царя была законом.
Не приученный к препонам, дух легко упасть готов.
Ото всех сокрытый, в дальней царь сидел опочивальне,
Размышлял он все печальней, что погас веселья свет.
Видел только Автандила. Все рассеялись уныло.
Арфа вздохи не струила, стук не слышен кастаньет.
Тинатин о той потере счастья слышит. В полной мере
Чувство в ней. Она у двери. И к дворецкому вопрос:
«Спит ли он или не спит он?» Тот в ответ: «В тоске сидит он.
И ни с кем не говорит он. Стал он темен, как утес.
Автандила лишь как сына приняла его кручина.
Витязь в этом всем причина, странный витязь на пути».
Тинатин рекла: «Уйду я. Но коль спросит он, тоскуя,
В тот же час к нему приду я, как велит к себе прийти».
Царь спросил: «Где та, в которой ключ живой, что точит горы,
Свет любви, что тешит взоры?» Был ответ ему тогда:
«К бледной, к ней, достигло слово, что печаль в тебе сурова.
Здесь была. И будет снова. Лишь скажи, придет сюда».
Царь сказал: «Скорей идите, и ко мне ее зовите.
Лишь в одной жемчужной нити красота всегда светла.
Пусть отцу вернет дыханье. Пусть излечит тоскованье.
Ей скажу, о чем терзанье, отчего вдруг жизнь ушла».
Вняв отцовское веленье, Тинатин, как озаренье,
Полнолунное виденье, перед ним блестит красой.