– Да дядья и кумовья всякие, похоже, зуб на княжеский престол точат. Глеб у нас тихий уродился, да хитрый и решительный, а Юрий взбалмошный, но в чужих руках мягок и податлив. Хошь горшки из него лепи, хошь веревки вей. Вот и надоумили они князя Глеба от двора отослать. Чтоб он в Королевстве Польском остался, может статься, и с концами.

– А чего ж ты молчишь, скажи князю о том.

– Зелен я еще князю советовать, – вздохнул Акимка. – Он меня выслушает, конечно, да не поверит. А то и палок на конюшне высыпать велит, чтоб напраслины на его родню не возводил.

– Как бы не пришлось потом за неверие такое локти кусать, – покачал головой Ягайло.

– Ты за свои локти сильней переживай, – ухмыльнулся отрок. – А они уж во дворце сами как-нибудь перегрызутся. Ладно, витязь, все, иди ты спать. И так лишнего наговорил сверх всякой меры.

Ягайло кивнул и направился к своим покоям. Зашел в комнату, расстегнул застежку плаща и бросил его на покрытое соломенным тюфяком деревянное ложе. Снял с головы шлем и положил его на крепкий стол. Снял пояс с сабелькой и поставил ее в углу, дабы удобно было схватить, если что. Стянул через голову кольчугу. Вынул метательные ножи из-за голенищ и снял сапоги. Завалился на топчан, вытянул ноги, заложил руки за голову и блаженно прикрыл глаза. После дня сегодняшнего, проведенного в седле, и перед днем завтрашним, который будет проведен в седле же, отдых был особенно сладок.

В дверь тихонько поскреблись.

– Кто там? Входи уже, – пробасил Ягайло, кладя ладонь на нож.

Дверь приоткрылась без скрипа, и на пороге замерла девица, простоволосая, в белом платье до пят. Едва колыхая подол, она просеменила к столу и поставила на него глиняный кувшин. Застыла, словно ожидая чего-то.

– Ну, чего столбом стоишь? – поднял брови Ягайло. – Надо что?

– Акимка сказал, – пролепетала девица, – что если вы чего захотите… Чтоб я это… – Щеки ее загорелись пунцовым румянцем, заметным даже в мерцающем свете тонких свечей.

– Тьфу, охальник, – поморщился Ягайло. – Иди, девица, отседова, не надо ничего от тебя. Почивать я буду.

Та улыбнулась и рыбкой выскользнула за дверь. Ягайло поднялся, задвинул тяжелый засов, задул свечи и снова вытянулся на ложе, заложив руки за голову. Закрыл глаза. Перевернулся на бок, потом на живот. Повздыхал. Сон не шел. Его перебивали невеселые думы. И даже не о предстоящем походе, за годы службы он повидал такого, что пропажа княжеского отпрыска казалась детской забавой. Из головы не шли давешние слова князя. Выходило по ним, что кругом враги. С одной стороны Орда, с другой – поляки, с третьей – Московия, и каждый норовит поживиться. И ведь поживится, чуть слабину дашь. Может, один, а может, и в сговоре. И чтоб того не случилось, князю самому надо в сговоры вступать, интриги плести, изворачиваться и пугать соседей, чтоб тем даже на ум не пришло. А не то…

Перед его мысленным взором встала ощетинившаяся копьями железная стена тевтонских рыцарей, надвигающихся мерным, обманчиво-неспешным шагом. Стремительно мчащиеся на невысоких лошадках орды кочевников. Падающие под ударами кривых сабель мужики в белых рубахах. Уволакиваемые в полон за косы бабы, плачущие детишки. Пепелища и обугленные яблони, роняющие в пепел белые лепестки.

А если ничего о том не знать и не думать, то как славно в княжестве живется: тишь, благодать и красоты неземные, что зимой снежной, что летом жарким. Да, пожалуй, одной княжьей дружины для оберега границ будет маловато. Вот бы всех мужиков на некоторое время, зимой, когда работ немного, сгонять в одно место да учить копьем пользоваться. А понеже топором и вилами, чтоб могли отпор дать тем, что под рукой есть. Да в строй вставать и держать его перед неприятелем. И повторять раз в год. Чтоб науку ратную не забывали.