– Эта работа была написана в промежуток с 1898 по 1900 год, – рассказывала Дорошину Склонская. – Она небольшая, размером одиннадцать на семнадцать сантиметров. На ее обороте был штамп общества Куинджи и подписи входящих в него художников Рылова и Бухгольца, а также присвоенный картине инвентарный номер.

Внучка Склонской также попросила бабушку сфотографировать картину на телефон, чтобы иметь ее «живое» изображение, однако когда Мария Викентьевна спустилась в хранилище, то в положенном месте картину не нашла. Обращение за помощью к Грамазину тоже не дало результатов. Борис Петрович не смог сказать, ни где находится картина, ни когда он видел ее в последний раз.

– Валяется где-то, – беспечно сказал он, почесывая худосочную грудь под видавшей виды черной водолазкой. – Будем переезжать – найдется.

Склонская его оптимизма не разделяла. Ей казалось, что пропажа картины такого уровня грозит вселенским скандалом, а потому начала аккуратно спрашивать у коллег, кто из них видел картину последним. Богданова, так же как и сама Мария Викентьевна, специализировалась на иконописи, поэтому судьба картины из соседнего отдела ее совершенно не интересовала. Калюжный, пишущий диссертацию как раз по Куинджи, припомнил, что описывал все, что связано с «Днепром», два года назад и тогда точно доставал этюд из хранилища, чтобы рассмотреть поближе. Соответствующая запись в журнале учета материальных ценностей действительно была.

Елена Золотарева сказала, что видела этюд, когда поступала на работу в галерею, поскольку знакомилась тогда со всеми фондами, и больше о нем не вспоминала. Директоршу Морозову Склонская беспокоить попусту не решилась, уборщица и разнорабочий, услышав вопрос о Куинджи, лишь посмотрели непонимающе, поскольку никогда даже не слышали такой фамилии, и лишь Ксюша Стеклова, морща чистый лобик, припомнила, что года полтора назад из Москвы приезжал какой-то фотограф, который просил разрешения сфотографировать именно этюд «Днепр». Запись об этом событии в журнале Грамазина Склонская тоже отыскала, и получалось, что после визита неизвестного фотографа «Днепр» никто не видел.

– А что это был за фотограф, вы не знаете? – спросил Дорошин, впрочем, без малейшей надежды.

– Нет, я вообще про него не знала. Хорошо, что Ксюша вспомнила, а то бы и этого не узнали.

– А эта ваша Ксюша, вообще, что за человек? – Дорошин попытался, чтобы его голос звучал как можно безразличнее.

– Хороший человек, славный. – Мария Викентьевна пожала плечами. – Как мне кажется, не очень счастливый, хотя я могу и ошибаться. Видите ли, Витенька, я, признаться, не очень понимаю нынешнюю молодежь. Девочка она тонкая, в искусстве разбирается прекрасно, но вот ценности у нее совсем другие, чем у моего поколения. И это печалит очень. Мне с ней общаться не очень интересно, впрочем, как и ей со мной. Мне Леночка гораздо ближе. Вот она – просто прекрасной души создание. С ней можно в разведку, если вы помните еще такую меру человеческой порядочности.

– Помню, – засмеялся Дорошин. – Хотя и младше вас с Леночкой, но помню.

– Меня вы, несомненно, младше, Витенька. – Склонская весело рассмеялась, и смех ее звучал очень молодо и звонко. Сейчас ей ни за что было не дать ее семидесяти лет. – А вот Леночку вы зря в старухи записали, ей всего тридцать шесть.

– Как тридцать шесть? – глупо спросил Дорошин, вспоминая бесформенную юбку, невыразительное лицо и тусклый ком волос, собранных в гладкий узел. – Я думал, ей за пятьдесят.

– Виктор, – Склонская укоризненно погрозила полковнику пальцем, – если бы вы сказали это при Леночке, то нанесли бы ей страшное оскорбление. Уверяю вас, что я не ошибаюсь относительно ее возраста, и она всего на четыре года старше Ксюши.