– Спасибо.

– Вам спасибо, Рози. – Он расстегнул карман парки. Пока Рози устраивалась на водительском сиденье, расправляя под собой юбку, Ричард вытащил конверт с полудюймовой пачкой стодолларовых купюр и положил в бардачок. Затем мягко прикрыл дверцу. Рози опустила окно.

– Здесь столько же, сколько в прошлый раз, плюс десять процентов, – пояснил Ричард. – Этого довольно? Вас с Кармелитой по-прежнему устраивает?

– О да, спасибо большое!

– Вам спасибо, – повторил он. – Вы ангелы-хранители нашей семьи, и мы вас очень ценим. Если что, у вас есть мой телефон.

– С Днем благодарения!

– И вас, и все семейство Карденас!

Она помахала рукой, включила передачу и тронулась.

Ричард снова похлопал по карману, проверяя второй конверт. Его надо будет тихонько сунуть Джону – пусть запасется кислородом.

Передавая деньги из рук в руки, он всякий раз чувствовал себя по-дурацки. Человеку его темперамента куда проще отправить стодолларовые бумажки переводом, что Ричард и делал в те годы, когда не приезжал на сборище, однако на обратном пути к дому Музы-Мстительницы молчали, из чего Ричард заключил, что не слишком напортачил.

Претензии М.-М. по большей части сводились к его «эмоциональной закрытости». Когда Ричарда впервые огорошили этой фразой, он долго не мог прийти в себя. Он точно знал, что многими чувствами нельзя делиться ни с кем, а уж особенно с теми, кого стараешься не обидеть, – например с девушками. «Эмоциональная открытость» связывалась у него с неконтролируемыми всплесками вроде того, из-за которого он заработал прозвище Додж. Однако несколько «бывших» уверяли, что хотят от него эмоциональной открытости, и в качестве мифологической греческой мести оставались эмоционально открыты ему долго после того, как отношения сходили на нет. Впрочем, с Рози Карденас он вроде бы был вполне эмоционально открыт. Если не чересчур. Может быть, ей стало неловко.

Назад в дом. В игре близился конец четвертого периода, звук включили, в комнату набилось еще больше народу. Ричард не сразу отыскал, куда прислониться. В последнее время найти такое место стало труднее: экспозиция на стенах постоянно расширялась. Джон, надо думать, проводил здесь столько времени, что позволил себе украсить комнату памятными вещицами из Вьетнама.

Лишь один участок стены оставался свободным от посягательств: здесь посреди широкого пустого пространства красовалась на кронштейне с бронзовой табличкой винтовка «М-1 Гаранд» времен Второй мировой. Джону совесть не позволила бы забивать алтарь святилища своими вьетнамскими сувенирами.

В детстве Ричард был убежден, что винтовка – та самая, но позже Бад Торгсон, последний долгожитель из числа отцовских однополчан, поднял его на смех. Бад терпеливо объяснил, что по инструкции не положено, отстреляв все патроны, перехватывать «М-1» за дуло и лупить противника по каскам, оставляя вмятины в отличной крупповской стали, и что от такого обращения винтовки обыкновенно приходят в негодность. Некто ответственный за выдачу медалей внимательно осмотрел ту самую, после чего ее списали на металлолом. «М-1» на стене, вместе с табличкой, купили из армейских излишков и презентовали отцу бойцы его отряда, которых он, если верить истории, спас тогда от смерти или от лагеря для военнопленных.

Ричард не то чтобы сильно горевал, просто удивлялся, отчего потомки Николаса – добропорядочные мужья, работники, прихожане – считают себя наследниками человека, который в свой звездный час, озверев, насмерть забил нескольких штурмовиков импровизированной дубиной.