И теперь Олег в больнице, а он, Генка, здесь, в доме Макаровых, сидит на кухне в Гришкиной рубашке и шортах и рассказывает Диане Викторовне о событиях прошедшего дня.

– Ужас какой! – Диана Викторовна вздохнула. – Ну, даст бог, мальчик поправится, завтра надо будет его обязательно навестить, я бульон ему сварю, съездим, Гена. Что ж он там один лежит, это совсем не дело. А потом, конечно, пусть переезжает к нам на дачу, освободим ему угловую комнату, если нужно мебель поставить. Совершенно не годится – жить в таком доме, я же видела эту клоаку, просто предместье Мордора, и это практически центр города, ужас!

– Это еще хорошо, что дверь крепкая оказалась. – Наташа, с влажными после душа волосами, вошла в кухню. – Мам, я поем – и спать, устала ужасно.

– Да, хорошо, что дверь там такая. Садись, доча, и ты, Геннадий, придвигайся ближе к столу, будем ужинать.

Она расставила тарелки, достала из холодильника миску с салатом, поставила на стол форму, наполненную ароматным мясом, запеченным в каком-то фирменном соусе, и большой кувшин свежеотжатого сока.

– Мясо берите, салат очень легкий, а сок из апельсинов, яблок и киви. Ужинайте, дети, а мне надо позвонить.

Диана Викторовна выплыла из кухни и направилась в свою спальню. Рассказ Геннадия очень обеспокоил ее, и зародившиеся подозрения заставили ее обратиться к человеку, который, она знала, и без нее очень занят, но по-другому она не умела.

– Здравствуй, Андрей Михайлович.

– Дина, солнышко, рад слышать.

Конечно, не надо было звонить – ведь знала же, что он будет рад и что это снова даст ему какую-то надежду, но если дети в опасности… Ну и что, что это уже практически взрослые дети и даже не все ее собственные, какая разница?

– Ты меня просто послушай, Андрей, – может, я фантазирую, но все это кажется мне странным донельзя.

Она обстоятельно рассказывает то, чему была свидетелем сама и что узнала от дочери и Генки. То, что они не поняли, а ее опытный и цепкий ум ухватил сразу.

– Очень это странно, Андрюша, – Диана Викторовна взволнованно ходит по комнате, прижимая сотовый к уху. – Грипп, да еще такой тяжелый, – при том, что Наташа уверена, этого штамма в городе не было, другая клиническая картина. Я своей дочери полностью доверяю, она профессионал. Так откуда там взялся другой штамм, только там и больше нигде в городе? Только в одном отдельно взятом доме? Наташа говорит, что дети там, скорее всего, тоже все больны – на момент осмотра они все уже покашливали. И за сутки – столько убийств. Что-то здесь ненормальное, Андрей, вот как хочешь, но что-то в этом есть подозрительное.

– Согласен. – На другом конце провода Диана Викторовна услышала вздох. – Я этим делом займусь прямо сейчас – хорошо, что еще в кабинете сижу, спешить-то мне некуда. Как, ты говоришь, фамилия того, кто там командовал сегодня?

– По-моему, Реутов.

– Ага, Реутов. Знаю такого, сейчас позвоню ему. Спасибо, Дина. Я с тобой согласен: в этой истории есть нечто очень странное. Как выясню, перезвоню, хорошо?

– Конечно, Андрюша, буду ждать. А то приезжай ужинать, у меня запеченное мясо и салат.

– Поздно уже. Давай я тебя завтра наберу, и встретимся.

– С удовольствием.

Диана Викторовна отложила трубку и задумалась. Нужно выяснить, как там этот мальчик, Олег. Много раз она слышала о нем от Геннадия, но не знала его до сегодняшнего утра, когда она вошла в ту квартирку и увидела его, лежащего в горячке, среди осколков прежней жизни. Полированный комод и шкаф были явно из спальни – видимо, принадлежали матери, как и столик, и кресло, и картина с морским пейзажем на стене. И тяжелые шторы, которыми он отгородился от всего мира, тоже были из той, прежней, его жизни. И все эти вещи, которыми он себя окружил, помогали ему удержать равновесие, не упасть. Потому что из его жизни ушли все, кого он любил, так рано ушли. И пусть он триста раз взрослый – ну, какой он взрослый, двадцать семь лет, мальчишка еще! Нервный, закрытый, как многие талантливые люди, и оставшийся совершенно один. Он тосковал по умершей матери, но не мог это выразить иначе, нежели окружить себя ее вещами, и боль его все не унималась.