– А снимать он не хотел…

– Нет, он считает, что это выброшенные деньги. К тому же Олегу важно иметь собственное жизненное пространство. – Генка нахмурился. – Он раньше жил в двушке у пассажирского порта, бабушка ему оставила, отцова мать. Но мы же собственный бизнес делать решили, так что продал он тогда эту квартиру, к матери переехал, и она была рада этому. Ну, а по итогу он снял гараж, перевез вещи из родительской квартиры туда, а сюда забрал вот эту мебель и посуду тоже – окружил себя знакомыми вещами, чтобы хоть как-то уравновесить то, что внутри. Олег никогда не жалуется и вообще не показывает эмоций, такой уж он человек, все переживает внутри, так что ты о нашем вот этом разговоре ему не рассказывай, он же думает, что никто не знает.

– Он, видимо, по матери скучает.

– И по матери скучает, и переживает, что все так вышло – эти двое вели себя с ним отвратительно.

– Как это?

– Да так. – Генка со злостью хлопнул ладонью по столу. – Явились сразу после похорон, ну и давай рассказывать, что наследство, дескать, нужно реализовать, они советовались с адвокатом, рухлядь выбросить, и… в общем, Олег в руинах, а тут эти, невесть откуда взялись. Напыщенные, наглые придурки, из тех, кто по жизни палец о палец не ударил, – папаша им карьеры обеспечил, да только, насколько я знаю, впрок им это не пошло, ни сестре, ни брату. Но раздел имущества сделать – на это их хватило. Может, если бы Олег боролся, нанял адвоката, как я советовал… Но он не стал. Не знаю почему, обычно он не сдается, а тут не стал спорить, вот и оказался здесь.

– Почему не стал спорить?

– Не знаю, Наташа. Я не лез ему в душу, если бы он хотел, то сказал бы мне, но он не сказал. Он был очень привязан к матери – отец у него давно умер, он еще в школу ходил, и они с матерью были очень близки. Не то что маменькин сынок, нет – но у них были по-настоящему дружеские отношения, очень теплые. И когда она умерла, его мир просто рухнул. Как-то вот так жили, вертелись, бизнес делали, а потом все стало неважно – для него. Я это вижу и знаю, что все пройдет, но…

В дверь постучали, Генка понял, что это полиция.

– Сиди, я с ними сам.

В дверях стоял Реутов. Раздраженный, хмурый, смотрел на Генку, но видел все: Олега под капельницей, Наташу на кухне, картину с кораблями на стене, тяжелые портьеры на окне.

– Мы сейчас этих уродов всех пакуем, а за детьми социальная служба приедет, – сказал Реутов, переминаясь с ноги на ногу. – Тут врач у тебя… хочу попросить, пусть осмотрит ребенка, сдается мне, пацану в больницу надо, а не в приют. Да и остальные выглядят не очень, но с мальцом совсем беда, похоже.

– Да, конечно, – Наташа разговор услышала. – Где он?

– А вот сержант проводит.

Из-за спины Реутова выглянул молодой полицейский и заинтересованно зыркнул на Наташу.

– Проведи доктора к ребенку и не отходи ни на шаг, а потом обратно приведешь. – Реутов посторонился, давая Наташе пройти. – Как приятель?

– Плохо. – Генка вздохнул. – Сейчас еще один врач будет, осмотрит его, и будут решать, что дальше. А тут что?

– Четыре трупа. – Реутов злобно посмотрел на свои ботинки, измазанные в крови. – Сели поминать убиенного еще в обед, а ближе к вечеру уже все готовые в грязь, и, как водится, по пьяни кому-то что-то показалось, и понеслась карусель – по новой. В ход пошли ножи, а одну из женщин соседка просто забила. Свалила с ног, села сверху и била головой о пол. Так что соседей у твоего приятеля станет меньше: кого-то зароют, кто-то сядет. Но, по-моему, виной всему водка, которую пила честная компания, забрали остатки на анализ. С водкой что-то нечисто.