– А ты не рассуждай, а делай, что говорят. – Марья Степановна развела в воде десяток капель какой-то настойки и протянула Павлу. – На-ка выпей!

Павел выпил морщась, хотя почти никакого привкуса в воде не ощутил. Он хотел спросить, что это за микстура, но потом подумал, что все равно выпить придется. На вопросы же здесь обычно не отвечали.

– А теперь укладывайся. Руки клади поверх одеяла, так, чтобы я их видела. Я тут с тобой посижу. Максим Георгиевич сказал, что тебе сегодня непременно надо спать, так что спи. Не любит он, когда перечат.

– А руки-то зачем? – спросил Павел, недоумевая.

– Так Максим Георгиевич велел, – присаживаясь на стул, вздохнула Марья Степановна и уставилась на Павла так, словно он был картиной в ГМИИ им. Пушкина.

– Марья Степановна, – обратился к ней Пашка. – А можно спросить про Дроздова? Я вот в сапогах ноги чуть не отморозил, а он в туфлях лаковых ходит. И не холодно ему? Он что, особый какой? Какие-то средства особые знает, чтобы не замерзать?

– В НКВД все особые, – сообщила Машенька. – Железные люди. Не болтай, коли неприятностей не хочешь.

И Павел вскоре провалился в сон. Но и во сне страх не оставил его, а бродил где-то подле изголовья.

27 декабря 1938 года, вторник.

Москва, Сокольники

– Соедините меня с товарищем Свержиным, – произнес Дроздов в трубку стоящего на столе телефона.

– Свержин слушает, – ответил на другом конце суховатый мужской голос.

– Это Дроздов, Матвей Афанасьевич. Я закрыл вопрос по делу Громова.

– Очень хорошо. Тогда завизируй последнюю папку, – лениво произнес Свержин. – Только перечитай ее повнимательнее напоследок. Чтоб не упустить чего важного.

Дроздов обращался к Свержину на «вы», а тот по-отечески тыкал, хотя старше был ненамного. Это была его особая манера подчеркивать положение во власти – кто выше, тот и тыкает. Дроздов помнил, как даже пожилая няня называла его на «вы», поэтому тихо злился на крестьянские манеры начальства.

– Будет сделано, товарищ Свержин, – нехотя сказал Дроздов и про себя обозвал начальника мужланом.

Они были знакомы давно, еще с Нижнего Новгорода. Свержин происходил из крестьян. Он приехал в город из какой-то деревеньки и работал в магазине отца Дроздова. А Дроздов, учившийся тогда в Питерском университете, как раз гостил у стариков. Так они со Свержиным и познакомились. В этом были свои неудобства, но и преимущества тоже были.

Положив трубку на рычаг, Дроздов не спеша выдвинул ящик стола и, достав оттуда потертый тульский «наган», сунул его за пояс.

– Перечитай повнимательнее, – буркнул он, передразнивая начальника. – Перечитаю! Перечитаю! До чего же смешна эта доморощенная пролетарская конспирация.

Он нажал под столом кнопку вызова водителя и, шагнув к спальне, где уже посапывал Стаднюк, заглянул внутрь.

– Спит? – негромко спросил он.

– Спит-спит, – закивала секретарша. – Сразу уснул. Слушается беспрекословно.

– А куда ему деваться? – ухмыльнулся Дроздов и погладил себя по бородке. – Глаз с него не спускай! Главное, чтобы не рукоблудил. Если сама стесняешься смотреть, в туалете там или еще где, вызывай Евгения Поликарповича. Пусть на табуреточку станет и в окошечко подглядывает. Поняла? Но за то, чтобы Стаднюк не уединялся ни на секунду, отвечаешь именно ты. Так-то, Машенька!

– Обязательно, Максим Георгиевич, – кивнула секретарша, расправляя складки на коленях.

– Тогда все. Я отлучусь скорее всего до завтра. Работы много. Враги Советской власти не спят!

Одевшись, Максим Георгиевич миновал двор. Не глянув на красноармейца, охранявшего вход, протиснулся в калитку и уселся на переднее сиденье еще не полностью прогретой «эмки».