– Все верно, я была у них певичкой, не фальшивить-то я всегда умела, дома мелких вечно укачивала колыбельными, и они не жаловались, сам-собой, как спела «Знамя в звездах» в финале игр в свой предпоследний год, наша школьная хористка, миссис Кэппи, такая подошла, головой очень медленно качает – «Саша Траверз, Кейт Смит из тебя не выйдет!» – а мне как с гуся вода, я хотела быть Билли Холлидей. Не в смысле хочу, аж все чешется, скорей вот было б мило. И тут откуда ни возьмись этот профессионал, сам Эдди, мне рассказывает, что петь-то я могу… не-а, не в постель он меня так затащить пытался, и без того слишком хлопотно с бывшими женами и гастрольными подружками, когда те вдруг в городе объявляются, итакдалее. Я его мнению поверила, он много лет в больших оркестрах трудился – еще на востоке на конгах играл с Рамоном Ракелло в тот вечер, когда «Ла-Кумпарситу»[39] оборвали известиями с Марса. И наконец, примерно когда Город пустился отплясывать буги-вуги, собственный оркестр собрал. Если он считал, что я могу петь, что ж, значит, могу. Да и кто там вслушиваться станет? Этой публике лишь бы побалдеть.

Выяснилось, что, если только не забывала мыть голову и оставалась в тональности, она просто еще один инструмент, а на ее месте мог оказаться кто угодно, так уж вышло, что именно Саша, и в то утро, цокая высокими каблуками в клуб «Полная луна», вроде туда официантка нужна, о чем она услышала накануне вечером в другой мелкой точке. Такова тогда была у нее жизнь, от одного ночного клуба к другому, только ходила она днем. «Полная луна» не была ничем особенным, но она видала и похуже. Хозяин за барной стойкой чинил какие-то трубы, и вскоре уже Саша передавала ему разводные ключи. Наощупь вполз один «Гонконгский хват», бумажник посеял. Саша заметила – не китаец, но в оркестре ими никто и не был, всеми отсылками к Китаю в те дни кодировались опийные продукты, а личный состав «Хватов» навербовался из армейских оркестров, вроде 298-го, расквартированного в округе, либо шпаков слишком молодых или слишком старых для службы, поэтому наш маленький орк сочетал в себе юношескую бодрую молодцеватость, опыт прожитых лет и тот циничный профессионализм, коим широко известны армейские оркестры.

– Прошу простить, – обратился к Саше искатель бумажника, – вы тут насчет канареечной халтурки?

Насчет чего? призадумалась она, однако сказала:

– Ну да, а я похожа на водопроводчика?

Хозяин вывернул голову из-за своих труб.

– Поете? а чё ж сразу не сказали? – Музыкант, оказавшийся самим Эдди Энрико, сел к пианино, и вот уж Саша с бухты-барахты поет «Я не забуду апрель» в соль-мажоре. Зачем только она ее выбрала? там же сто раз тональность меняется. Но банда эта, должно быть, уже отчаялась искать, кто б им почирикал, потому что Эдди не пытался добиться, чтоб она облажалась, а вместо этого помогал, телеграфировал смены аккордов, мягко вел ее, чтобы вдруг не сбилась с мелодии. Когда кончили – вместе – хозяин одарил ее 0–0.

– А у вас нет ничего, э-э, помодней надеть?

– Чего б не. Это я надеваю, только если официанткой устраиваться хожу. Вы что предпочитаете, золотое ламе или норку без бретелек?

– Ладно, ладно, я просто о мальчиках в форме думаю. – О них же думала и Саша, хотя они с Эдди уже на четыре очень быстрых такта углубились в «Ах те глаза». Она расстегнула пуговку на платье, сняла шляпку, а волосами, как Вероника Лейк, окутала один из ах тех глаз, и снова они перебрались через песню вместе, и не туда у них пошло почти ничего. – У жены спрошу, – сказал хозяин, – может, она чего шикарного найдет.