– Полегче давай, пастушка, тут у нас все нормалек, – лесоруб отступая, ибо Зойд, как он надеялся – застенчиво, – дернул за шелковый шнурок на изящном стартере, и дамская мотопила с перламутровыми рукоятями оживилась.

– Ты послушай, как мурлычет эта малютка.

– Зойд, на хрена ты это делаешь ажно тут у нас, – Бугай решивши, что пора вмешаться, – никакой канал в такую даль никаких журналюг с камерами не пришлет, ты почему не в Эврике или Аркате где-нибудь?

Лесоруб воззрился.

– Эта личность вам знакома?

– Играли вместе на старой-доброй Конференции Шестиречья, – Бугай сплошь улыба, – во деньки-то были, а Зойд?

– Я тебя не слышу! – проверещал Зойд, стараясь не выйти из стремительно вянущего образа личности угрожающей. Свою переливчатую красотку он неохотно задросселировал сперва до воспитанно-дамской басовой партии, а затем и вовсе заглушил. В оставшееся эхо: – Вижу, ты косметику тут навел.

– Заглянул бы в прошлом месяце со своей пилочкой, так помог бы нам тут все выпотрошить.

– Прости, Бугай, наверно, я и впрямь не в тот бар зашел, не могу ж я пилить тут у тебя ничего, ты столько денег, должно быть, угрохал… я тут потому тока, что Южную Спунер, Две-Дороги и другие места буйств познакомей облагородили, там ставки подскочили так, что мне не по бюджету, там счас публика чуть что – сразу в суд, да на огромные бабки, из Города эти хваты понаехали, адвокаты по ЛУ[3], я об их дизайнерскую салфетку только нос вытру – и уже вляпался.

– Ну и мы уж больше не ширпотреб, какими нас помнят, Зойд, вообще-то как Джордж Лукас со всей своей группой сюда понаехали, сознание тут натурально переменилось.

– Угу, я заметил… скажи-ка, не хочешь мне тут начислить, дамское пивко вот такое… знаешь, у меня до этой картины еще толком руки не дошли?

Они беседовали о «Возвращении Джедая» (1983), частями снимавшегося в этих местах и, по мнению, Бугая, изменившего жизнь здесь навсегда. Хозяин возложил массивные локти на примерно единственный предмет тут, который не заменили, – первоначальную барную стойку, вытесанную еще на рубеже веков из одного гигантского бревна секвойи.

– А под низом, мы-то по-прежнему простые сельские ребята.

– Судя по твоей парковке, село должно быть в Германии.

– Мы с тобой, Зойд, тут как йети. Времена проходят, а мы не меняемся, вот, в барах меситься – не для тебя, я ж вижу жажду новых переживаний, но человеку со стези лучше не сходить, а у тебя она, по сути, есть трансфенестрация.

– М-м да, сразу видно, – заметил другой лесоруб, голосом почти неслышимым, подходя бочком и возлагая длань на бедро Зойда.

– Кроме того, – продолжал Бугай невозмутимо, хотя взор его теперь не отлипал от руки на ноге, – теперь это для тебя ОД[4], в окна нырять, начнешь что-то другое делать в такую поздень, штату придется тогда заменить то, что у тебя в компьютерном досье, чем-нибудь еще, и это их к тебе не расположит: «Ага, бунтует, что ли?» – скажут они, и вскоре поймешь, что чеки эти ходят к тебе медленней, даже теряются, в почте и слышь-ка, Лемей! дружище и старина, давай-кось поглядим-ка на твою ладошку, ну-тка выложи-к нам на стоечку, а? Ща судьбу тебе предскажу, о как, – странным жовиальным магнетизмом притягивая лапищу лесоруба, коя с той же радостью была б и кулаком, с ноги уже ментально парализованного Зойда, сиречь, как уже (судя по всему) втрескавшийся Лемей продолжал его звать, Черил. – Жизнь у тебя будет долгая, – Бугай глядя в лицо Лемею, отнюдь не на руку, – потому как ты наделен здравым смыслом и сечешь в реальности. Пять дубов.