Где он сейчас – Любенюшка? Плохо ему, наверное, страшно…
Хотя, как это где?! Вот же она, ладья! – вдруг увидел он. Вот мальчик съежился на смоленом днище пойманной птахой, с ним рядом – еще кто-то из пленных, не из поличей, из других родов.
Ратень неожиданно для себя почувствовал, что и глаза ему больше не нужны. Зачем они? Он и без них видит все – и ладью с мерно гребущими ратниками, и реку, и лес, и небо. Он даже увидел себя самого, лежащего на травянистом откосе. Удивился, как располосовали мечами его крепкое тело. И еще удивился, что видит себя со стороны. Оказывается, он такой маленький, если со стороны. И становится все меньше и меньше, как будто улетает от самого себя…
Да, похоже, он уже умер, начал понимать бывший воин Ратень, по второму, тайному, волшебному имени – волхв Славич. Эта мысль скользнула совсем отстраненно…
4
Ладья свеев шла по реке почти без остановок. Неторопливо, слаженно опускались тяжелые весла, монотонно журчала вода под днищем, тихо катила воды река.
Неутомимо шли, только новые и новые берега оставались вдали, словно отчаявшись гнаться за свеями. Леса сменялись холмами, перелесками, глыбились скалы, бычились лобастые валуны. Да и сами берега всегда разные – то круто вздымаются, то полого прижимаются к воде.
Пару раз мелькнули на берегах серые, деревянные частоколы неизвестных селений, было слышно, как там бухает тревожное било, видно, как бегут в лес бабы и дети, погоняя перед собой скотину, как вооруженные мужики лезут на частокол следить за пришлыми.
Свеи не останавливались, торопились, наверное. Или – боялись, не хотели лезть на крепкие частоколы, где ждали их вооруженные мужики.
Понятно, это им не на двух-трех навалиться всем скопом, тут – сражаться надо, злорадствовал про себя Любеня. Хоть и знал, конечно, что свеи никогда не боятся драки. Родичи всегда говорили – свеи лютые, жадные до ратного дела, чужой кровью живут, добычей кормятся. Но думать вот так, мысленно унижая пришлых воинов, было приятнее.
На пленников гребцы обращали мало внимания. Когда нужно было пройти мимо них, переступали или просто сталкивали ногами в сторону, как ненужный хлам. Любеня сначала обижался на неожиданные пинки до комка в горле, постепенно начал привыкать, сам научился вовремя отползать с дороги.
Убегу, все равно убегу! – повторял он себе как заклинание.
Каждый вечер дружина приставала к берегу на ночевку. Воины варили в огромном котле густую кашу, жадно ели, прямо по горячему хватая ложками из котла. Выбивали днища у бочонков с пивом, черпали хмельное шлемами, надувались так, что, казалось, лопнуть готовы. А головы все равно не теряли, как заметил Любеня. Всю ночь вдоль становища ходили стражники, перекликались друг с другом. Да и остальные не снимали кольчуг даже на ночь, спали в обнимку с оружием.
Им, пленным, тоже подносили каши. Оличи лопали жадно и еще жаловались, что мало. А вот Любеня есть почти не мог. Рана воспалилась багровым по всей лодыжке, и нога изнутри стреляла болью. Ночами мальчик подолгу не мог заснуть, дрожал от боли и холода, хотя летние ночи были теплыми и короткими. А когда забывался, продолжал вздрагивать даже во сне – так лучше бы вообще не засыпать, все время за ним кто-то гнался, отточенные клинки со свистом рассекали воздух, а вокруг кривлялись и скалились страшные рожи. Не поймешь – маски шлемов или это лица такие, железные. После подобных снов Любеня просыпался совсем без сил. Те, ночные, были даже страшнее этих, дневных.
Сердобольный Витень пытался ему помочь, несколько раз перематывал ногу новым холстом, разжевывал какие-то травки, прикладывал кашицу к ране, но толку от этого не было.