Однако, ретирада, это не про Суворова. Но самым главным отличием его таланта от всех его предшественников, современников и последователей, было то, что у него совершенно отсутствовал шаблон. Он всегда был непредсказуем, неизменно следуя своему правилу «удивил-победил». Его было невозможно просчитать.

Вот и теперь, проведя аудит имеющихся сил, он с удивлением обнаружил, что прекрасной польской кавалерии у Потоцкого больше, чем пехоты. Не проблема, подумал Александр Васильевич, значит всю пехоту посадим на лошадей, с которыми проблем не было. Это, конечно, не сделает их кавалеристами, способными противостоять кирасирам Зейдлица, но превратит их в мотопехоту, доезжающую до поля боя с комфортом. Учитывая, что времени на маршевую подготовку, позволяющую суворовским войсками при необходимости проходить больше сорока километров в сутки, не было, это станет серьезным козырем.

Дождавшись коронации Потоцкого, Суворов немедленно двинул свою армию, несмотря на мнение нового короля, предлагавшего начать с захваченного пруссаками Поморья, в Восточную Пруссию. Основная масса прусских войск находилась, естественно, вдоль границы с Австрией и на западе, а здесь, на границе с союзной Россией, у пруссаков было не больше двадцати тысяч, да еще и разбросанных по пунктам постоянной дислокации. Так, на один зуб.

Скрытым маршем, Суворов за четыре ночных перехода прошел от предместий Варшавы до восточной границы бывшего анклава и еще через сутки, рано утром, атаковал полк, квартирующий в Гросс-Егерсдорфе. Учитывая, что официально объявлять войну им никто не собирался, пруссаков взяли со спущенными штанами, потеряв при этом только пять человек. Оставив небольшой гарнизон для контроля пленных и охраны трофеев, Суворов уже к вечеру был у стен Кенигсберга.

Беспрепятственно проникнув в спящий город через основные, Закхаймские ворота, поляки блокировали казармы и вынудили гарнизон столицы Восточной Пруссии капитулировать. Поляки были в восторге, а Потоцкий, давший обещание беспрекословно выполнять все приказы Суворова и командовавший полком коронных гусар в составе его армии, был вообще на седьмом небе от счастья. Но праздновать победу было еще рано, война только началась.

Приведя на следующий день город к присяге, третьей за последние десять лет (после этого случая Кант, преподававший в местом университете и остававшийся с прошлого раза формально русским подданным, посмотрел на весь этот бардак, махнул рукой и уехал в Москву, преподавать в императорском университете), и отправив колонны пленных в сторону русской границы, чтобы они не смогли позже попасть обратно в армию Фридриха, армия Суворова двинулась вдоль побережья Балтики на запад.

Теперь Суворов не скрывался, а ссадил пехоту с лошадей и демонстративно двигался с обычной для армий того времени маршевой скоростью. При этом конная разведка действовала на большом удалении от основных сил, постоянно снабжая его необходимой информацией.

Фридрих, узнав, что Восточная Пруссия опять присягнула другому монарху, был вне себя от ярости. Он еще после русских не отошел и не желал посещать Кенигсберг, а тут опять такая пощечина. Да от кого, от поляков, которых он вообще за противника не считал. Правильно оценив по донесениям разведки численность польской армии в двадцать тысяч, Фридрих быстро собрал 40-тысячную армию при ста пятидесяти орудиях и двинулся своим фирменным ускоренным маршем навстречу Суворову. Кульминация приближалась!

***

Дойдя черепашьим темпом за неделю до Гданьска, Суворов приказал строить укрепленный лагерь и готовиться к сражению, а сам, собрав командиров полков, выехал на юг на рекогносцировку. Здесь, на западном берегу Вислы в сорока километрах от Гданьска, возле небольшого городишки Диршау, стоящего на перекрестке дорог, Суворов и собирался дать бой Фридриху. Разумеется ни о каком фронтальном сражении полупартизанской армии с железным катком Фридриха речь не шла. Победу должна была принести хитроумно расставленная ловушка.