– Что читаешь?

– Хармса…

– Не лай! Тебе лень ответить? Что читаешь, щенок?

– Хармса!

– Вот же, кобелина уродливая! Я тебя русским языком спрашиваю: что читаешь?

– Хармса!!

– Ты как разговариваешь?! Что читаешь, пес шелудивый?!

– Хармса!!! Хармса!!! Хармса!!!..»

«Мне снова снилась женщина. Не та, теперь совсем другая. Нет боли от потери. Надежда есть. Ей жить и к ней стремиться. Все, может быть, удастся в новой жизни. Все может быть, все может быть…»

Дверь снова распахнулась. В квартиру впрыгнул веселый стройный как Зуй – сосед в верхней части смоль-брюнетки Жанны, живущий один в просторной «трешке»:

– Мой этаж пустой. Жанка убежала к себе в супермаркет на кассу. Анна Степановна с Алешкой из «двушки» в школе. Думал, уж и тебя дома нет. Хочешь послушать мою новую аранжировку?

– С удовольствием бы, но денег нет!

– Не надо. Я сегодня по-соседски!

Достал из кармана трубу и сыграл какой-то весьма замысловатый ноктюрн:

– Ну как?

Юкичев одобрительно кивнул:

– Да! И тебе за это заплатят?

– Еще бы! Кстати, и ты бы мог в переходе читать свою книгу, и наклали бы тебе полную шляпу!

– Я?! В переходе?!

– Конечно!

– Я?! В переходе?!

– А почему бы и нет? Или ты себя выше меня считаешь?

– Нет, я же тебя на семь сантиметров ниже! Но у меня и шляпы нет!

– А ты из газеты сделай!

– У меня и газеты нет!

– А вот у тебя листочки в тетрадке!

– Так они исписаны уже с одной стороны!

– Так это еще лучше: ты сделай несколько шляп! Как только в очередную наклали доверху, так ты ставь следующую, а первую разворачивай в карман и читай по ней, хоть с одной стороны, хоть с другой.

– Я подумаю!

– Чего думать! Тебе деньги не нужны?

– Позарез…

– Так приходи в четыре, я тебе свое место уступлю и часть публики передам!

– Спасибо…

– Хочешь рублик?

– Хочу!

– Вот те бублик!

Веселый, стройный как Зуй выпрыгнул из квартиры, а вдохновленный хрустящим бубликом Юкичев вздохнул и стал подбирать переходный репертуар:

– Краснобаевы… Сухорыловы… Мослаков… Не то… Не то… Не то… Разве что Самцов или Брусникины…

Замер, строчки поплыли перед глазами:

– Жанна…

Если она с ее-то грудями весьма полного третьего размера увидит его в переходе. Рядом со шляпой, в которую накладут…

– Нет! Нет! Нет!

– Да! Да! Да! – твердил кому-то в коридоре за дверью стройный как Зуй.

– Нет! Нет! Нет! – стучало ксилофоново в сердце.

– Да! Да! Да! – курлыкали голуби за окном, подхватывая клювами «256», «750», «1 210», «4 700» и складывая бумажных бабочек в аккуратную стопку на подоконнике.

Юкичев вздохнул:

– Спасибо вам, добрые птицы!

И внес в тетрадь, как долотом по мрамору:

«Голубям непросто в нашей жизни

Размножаться по четыре раза в год.

Ублажать нахальный и капризный,

Черт-те что сующий в клюв народ!

Танцевать и ворковать за пшенку!

Умный делать взгляд за пару крох!

Поджимать от холода ножонку!

И клевать, клевать в мороз горох!

С кошками-собаками поладить!

И с утра до вечера на бис

С проводов глядеть и гадить, гадить, гадить

На толпу презренно сверху вниз…»

В комнату снова впрыгнул веселый стройный как Зуй:

– Извини, я у тебя бумажкой разживусь! А то у меня закончилась не вовремя…

Не спрашивая, вырвал листок прямо из-под руки и исчез так быстро, что Юкичев не успел ничего сказать. Голуби также растворились за окном. Беззвучно. Как будто даже с упреком. Юкичев снова взялся за ручку, но не смог вспомнить ни строчки, и вдохновение покинуло его. Он бросил руки на стол. На них голову. И зарыдал…

Метались буквы, цифры, ритмы… Стук каблуков, стук сердца, скрежет лифта… Кто входит, кто выходит… Жанна, в верхней части смоль-брюнетка… Нет, я не сплю!.. Почти не плачу!.. Уже! Уже! Уже почти!..