– А вы малый не промах – явиться на исповедь за благодарностью.

– Да, ваше преподобие, я малый не промах, все женщины так говорят.

– И жестокий. Старуха теперь места себе не находит.

– Она уже давно ничего не находит, рехнувшаяся старая свинья.

В этом весь Танли, на исповедь он идет не столько за прощением, сколько затем, чтобы обойтись без оного, доказав: прощать его нет нужды. Расскажет все как есть, сбросит груз с души, и дело с концом. Танли – мужчина крупный, и, по его словам, дьяволу есть где в нем затаиться. Поэтому все свои проступки он выносит на свет божий, пока дьявол до них не добрался. В итоге я знаю о нем больше, чем хотелось бы, – мне, по крайней мере: о его наездах в Борн, где ночь напролет он исходит потом, занимаясь любовью с двумя женщинами, которые от него якобы без ума; одна замужем, другая вдовствует. Ни один мужчина в нашей деревне не пользуется бо́льшим успехом у женщин, чем Танли. В чем секрет – в музыкальности его голоса, песнях, что он им поет, долгих смачных поцелуях в шею? (Последние он описал столь подробно, что у меня возникло ощущение, будто он и меня поцеловал.) В более чем выдающейся принадлежности между ног? (Каковую он тоже помог мне вообразить.) Однажды я спросил мою сестру, что такого женщины находят в Танли, как может столь нравиться мужчина, чьего жира хватило бы на двоих, – неужто их это устраивает? Сестра ничего не ответила, только улыбнулась.

– Яд лучше, чем нож, – сказал Танли, видимо ощутив потребность оправдаться. – Ножом я орудую не слишком ловко, и мне было бы невмоготу смотреть в глаза этой твари и наносить удары.

Тут я припомнил, что видел эту собаку в первые часы ее жизни, маленькую, мокрую, пахнувшую солодом, с глазками-щелочками. Мне положили ее в ладони, дышащий комок плоти. Растерявшись, я отдал ее обратно.

Я решил рассказать об этом Танли.

– В тот день, когда Мэри Грант нашла собаку на пути к Дубовой горе, она принесла ее мне – собаке и дня от роду не было, единственная выжившая из помета. Мэри пришла с просьбой: не мог бы я придушить собачонку с Божьего благословения. Я уговорил ее оставить щенка себе… было это лет шесть или семь назад.

– И с тех пор псина выла не смолкая.

– А теперь перестала.

– За что мы и возблагодарим Господа, – отчеканил Танли.

– Она умерла там, где поела? – спросил я.

– Обычно они уходят умирать куда-нибудь, – скучающим и слегка раздраженным тоном ответил он – в конце концов, он уже сказал все, что было необходимо. – Я отравил ее, когда она была привязана, потом отвязал, позволив умереть там, где ей угодно.

– Вы знаете, где она умерла?

– Боюсь, что нет.

– Могла она добраться до березовой рощи, той, что у дороги к Западным полям?

– Пожалуй… монаший куколь убивает не сразу, но часов через несколько. И потом, несчастному животному надо было наверстать упущенное за семь лет. Наверное, это были лучшие несколько часов в ее жизни.

– Что ж, у березовой рощи лежит дохлая собака.

– И не надо быть докой в арифметике, чтобы сложить эти два события и получить верный ответ.

Скажи я ему, что вроде бы я видел нечто бегущее вдоль дороги минувшей ночью, Танли бы только поморщился: хватит болтать попусту; да и не нужно ему было об этом знать. Однако до сих пор я не вспоминал о черной тени, промелькнувшей в дождливой ночи. Тогда я струхнул, подумал, что это призрак, и бросился бежать со всех ног. Надо же, а ведь это была всего лишь собака Мэри Грант с толикой монашьего куколя в желудке.

– Вы затихли, Рив, не умерли, часом?

– Если я и умер, то все, что я вижу, очень похоже на жизнь. – Танли расхохотался, и я продолжил: – Далековато до рощи от вашего дома за ручьем.