– Отец Рив, человек погиб.

– Что за человек? – невозмутимо спросил я, но мускул внутри моей левой ступни сократился, и пальцы скрючились в судороге.

– Не знаю, но он утонул, как и тот, другой, – прошептала она в решетчатое оконце. Я едва разобрал то, что она сказала, – капюшон скрадывает мой слух. Поневоле я нагнулся вперед. – Вести разносятся быстрее ветра.

– Кто тебя известил?

– Ну… кто-то, разные люди. Я шла сюда и услыхала…

– Ветер нашептал.

– Но это правда, отче, все так говорят.

Жизнь горазда на случайности, дикие порой, но кое-что все же представляется немыслимым – например, два утопленника за одно утро. “Она говорит о Ньюмане”, – сообразил я. И тут же мелькнула другая мысль: “Новый утопленник – наверняка Хэрри”. Не знаю, как эти две прямо противоположные догадки умудрялись столь мирно уживаться друг с другом, однако уживались, и я вообразил, как Хэрри, обуянный скорбью, бросается в реку вслед за Ньюманом, пока я крепко сплю, закутав голову в бумазейную тряпицу.

В темноте я потянулся за пивом – за подмогой на самом деле – и вдруг вспомнил о железной шкатулке, засунутой под табурет днем ранее, наткнулся на нее ладонью и вспомнил. Вытащил шкатулку из-под табурета, ощупал вдоль и поперек и запихнул обратно. И приник к пивной кружке. Запах хмеля и меда, ровно как в летний полдень.

– Но ты не знаешь, кто этот мертвец? – спросил я безразличным тоном, поскольку передо мной была семнадцатилетняя жена Льюиса, вечно настороженная, боязливая, всюду ей чудилась беда.

– Я надеялась от вас узнать. – Она оплела пальцами решетку. – От него только и осталось что рубаха… лоскутья от рубахи, так я слыхала, окровавленные…

– Рубаха?

– Хэрри Картер нашел ее в реке.

– Хэрри Картер? Ты встретила его по дороге сюда?

– Я видела его, они с Кэт, женой его, собирали воду у себя дома, теперь по ночам все мы плаваем во сне.

– Рубаха была зеленой?

– Откуда вы знаете? – недоверчиво пискнула она.

– Ты сама ее видела?

– Нет, отче. Но, говорят, зеленая.

Она была расстроена и, казалось, вот-вот заплачет. Я коснулся ее пальцев своими, успокоительно:

– Не волнуйся, все хорошо.

– Второй утопленник в нашей реке. – Она уже не шептала, но говорила, едва не прижимаясь губами к решетке, негромко, с каким-то жутким спокойствием. – Ни единого мертвеца за многие годы на моей памяти, а теперь двое за несколько дней, и мне страшно, и этот дождь без конца, река грязная, бешеная… разъяренная, будто Господь не хочет, чтобы мы построили мост. Знамения Его всегда очень даже ясные.

Не Господь этого не хочет, мог бы ответить я. Господь на мост не покушается. Нет, вся эта ярость исходит от мелких злобных речных духов. И, эх, если бы только она была права, если бы только Бог не мудрил чересчур со знамениями. Всю мою жизнь, вплоть до сегодняшнего утра, я напрасно желал получить от Него четкое указание, хотя бы одно. Пивную кружку я поставил обратно на пол.

– Может, Господь и подавал такого рода знамение, но мне об этом ничего не известно, – сказал я.

И почувствовал, как она отпрянула от решетки, выпрямилась:

– Он хочет, чтобы мы снесли остатки моста, разве вы не понимаете? Он не хочет, чтобы мы наживались, собирая плату за проезд со всех подряд, даже с бедняков. Он не хочет, чтобы мужчины погибали, возводя мост. Как те двое прошлым летом. – Она помолчала, прежде чем снова заговорить, – возможно, ей хотелось, чтобы я сказал что-нибудь о погибших. – Ведь как получается, сперва те двое, потом Томас Ньюман, который дал денег на мост, – и где они теперь? Сгинули, умерли и всеми забыты, словно их никогда и не было. А человек, найденный сегодня? Не знаю, кто он, но голову даю, он окажется из тех, кто помогал на строительстве или деньгами.