— Но ты вернёшься, — подсказала ему Катя, когда он так и не договорил, шумно выдохнул, закрыл глаза.

— Боюсь, я уже сейчас никуда не уеду, — она почувствовала, как он содрогнулся, втягивая носом её запах. — Я прямо дурею от того, как ты пахнешь.

И его лапища стиснула её грудь под тонкой тканью трикотажа. И Катя тоже задохнулась, но совсем не от возмущения. От невозможности сопротивляться его напору, его желанию, его упирающейся в живот ширинке.

— Чёрт! — резко поднял Глеб руки, словно его заставили, словно приставили к лопаткам заряженный пистолет. — Откуда ты только свалилась на мою голову?

А перед глазами соблазнительная ямочка между его ключицами. И длинная шея с пульсирующей веной и выпирающим кадыком. Жёлтая цепь уходит вниз под футболку. Если бы Катя ещё знала, что ему ответить.

— У меня вообще-то парень есть, — соврала она.

— Пф-ф-ф! — взял он со стола ключи от машины. — Да, прекрати ты. Нет у тебя никакого парня. Я девушку занятую от свободной отличаю с первого взгляда. Со спины.

Глеб хмыкнул, качнул головой и уже возле двери обернулся.

— А если бы он и был, мне вообще по барабану.

И вышел. И повернулся с кирпичной дорожки к ней, так и стоявшей у окна за письменным столом. Просто посмотрел и так больше ничего и не сказал. Запрыгнул в свою машину.

Мягко заурчал двигатель. Машина резко сорвалась с места. И облако пыли ещё долго оседало на дороге, напоминая о том, что он был.

— Всё, мне трындец, — пожаловалась Катя салату из тонко нарезанной капустной соломки, тыкая в него вилкой. — Мне просто охренеть, какой трындец.

Катя подпёрла лоб рукой. И покачала головой, сама не веря в то, как вляпалась. По уши, по самую макушку. Да, что там! С головой увязла в его харизме.

И начисто забыла с ним про свои дела. Даже не спросила ни куда ей обращаться с вопросами оформления дома, ни есть ли в городе риэлтерская контора. Как доехать до Острогорска — и то не узнала.

«Мэр, — хмыкнула она, набирая мамин номер. — Вот скажи, что в шесть утра на дороге меня подобрал мэр города, ведь и не поверит никто. Ещё какой мэр!»

— Алло! Ма-а-ам! Прости, если разбудила, — Катя только сейчас догадалась посмотреть на часы. — Да, семь часов разницы. Значит, у вас восемь утра. Тогда, конечно, не спишь…

Разговор с мамой как-то вернул вывихнутые этим неотразимым сердцеедом мозги на место. Катя переоделась и пошла к соседке.

И узнала то, что ей требовалось. И что не требовалось — тоже. Например, что раньше почтальонка разносила пенсию по домам, а «как Эдуард Леонидович помер, так перестала». И что «Галя с магазина» частенько к нему заглядывала, особенно по вечерам, после смены. А утром прямо от него и бежала открывать магазин.

Зачем Кате эта информация? Отцу исполнилось, на минуточку, семьдесят пять лет, когда он умер. Мама стала его пятой женой. А третьей его женой была шестнадцатилетняя школьница. И они прожили вместе пять лет. Вот в то время, в его «за сорок», его можно было осуждать. Но сейчас?

Катя оглянулась на дом, но разглядела за деревьями только белое пятно стены. Они разговаривали во дворе у соседки под непрекращающийся лай рвущегося с цепи кобеля.

— Скажите, Лидия Ивановна, — прервала Катя поток нелицеприятных высказываний о Галине. — А бумаги отца, вещи?

— А эти, писульки-то его? — поправила женщина платок. Цыкнула на пса, но, как и раньше, без какого-либо толку. — Так там они, в дому, в кладовке.

И прощаясь с многословной соседкой, Катя услышала даже то, что женщина не сказала: «Да, кому они, прости господи, нужны, его писульки!»