Это была тонкая ниточка, слабая, но иногда получается распустить все вязание, потянув и за слабую ниточку – если быть осторожным и постараться ее не порвать.

– Спокойной ночи, Роланд.

– Спокойной ночи, Джейми.

Я закрыл глаза и стал думать о маме. В тот год я часто ее вспоминал, но именно в эту ночь она вспомнилась мне не мертвой, а живой и красивой – какой была в моем детстве, когда сидела у моей постели в комнате с разноцветными витражными окнами и читала мне сказку на ночь.

– Смотри, Роланд, – говорила она. – Ушастики-путаники сидят в ряд и принюхиваются. Они знают, правда?

– Да, – отвечал я. – Ушастики знают.

– А что они знают? – спрашивала женщина, которую мне суждено было убить. – Что они знают, солнышко?

– Они знают, что приближается стыловей, – отвечал я. К тому времени у меня уже начинали слипаться глаза, и через пару минут я засыпал под мелодичный мамин голос.

Как заснул и в ту ночь под завывание бури.

Я проснулся с первыми лучами рассвета. Меня разбудил резкий звук: ДР-Р-Р! ДР-Р-Р! ДР-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р-Р!

Джейми лежал на спине и храпел. Я взял один из своих револьверов, вышел из камеры и побрел в направлении, откуда шел этот настойчивый звук. Это звонил телефон, которым так гордился шериф Пиви. Самого Пиви в конторе не было; он ушел спать домой. В такой ранний час кабинет пустовал.

Голый по пояс, с револьвером в руке, без сапог и без джинсов, в одном исподнем – в камере было жарко, и мы спали раздетыми, – я снял со стены слуховой рожок, приложил его к уху и наклонился поближе к переговорной трубке.

– Да? Алло?

– Что за черт? Это кто? – завопил голос в трубке так громко, что у меня заболело ухо. В него как будто вонзился гвоздь. У нас в Гилеаде были телефоны, из них около сотни еще работало, но ни один из наших аппаратов не передавал звуки так четко. Я поморщился и отодвинул рожок подальше. Однако мне все равно было слышно, что там говорили.

– Алло! Алло! Вот же проклятая штука! АЛЛО!

– Я вас слышу, – сказал я в трубку. – Не надо так громко, ради вашего отца.

– Это кто? – Голос стал чуть потише. Не намного, но все же. Теперь я смог поднести слуховой рожок чуть ближе к уху. Но не к самому уху. Мне хватило и одного раза.

– Помощник шерифа.

Мы с Джейми Декарри вовсе не претендовали на это звание, но самый простой ответ – он, как правило, и самый лучший. И всегда самый лучший, когда говоришь по телефону с паникующим человеком.

– А где шериф Пиви?

– Дома с женой. Сейчас пять утра, если не ошибаюсь. А то и пяти еще нет. Вы лучше скажите, кто вы такой, откуда звоните и что случилось.

– Это Канфилд, от Джефферсона. Я…

– От какого Джефферсона?

Я услышал шаги за спиной и обернулся, приподняв револьвер. Но это был Джейми, весь растрепанный после сна, с торчащими во все стороны хохолками. Он тоже держал в руке револьвер. И надел джинсы, хотя был босиком.

– С ранчо Джефферсона, придурок! Буди шерифа, и пусть он немедленно едет сюда. Здесь все мертвы. Джефферсон, его семья, повар, работники – все до единого. Повсюду кровь, море крови.

– Сколько их? – спросил я.

– Может, пятнадцать. А может, и двадцать. Откуда мне знать? – Канфилд с ранчо Джефферсона разрыдался. – Они все разорваны на куски. Тот, кто здесь побывал, почему-то не тронул собак. Двух собак, Рози и Мози. Пришлось их пристрелить. Они кровь лакали. И ели мозги.

Ранчо располагалось в десяти колесах от Дебарии, прямо на север от городка, в направлении Соляных гор. Мы выехали туда вместе с шерифом Пиви, Келлином Фраем – самым толковым помощником – и его сыном Виккой. Машинист, которого, как выяснилось, звали Тревис, тоже поехал с нами. Он ночевал в доме Фраев, и они позвали его с собой. Мы гнали лошадей во весь опор, но добрались до ранчо Джефферсона, только когда уже окончательно рассвело. Хорошо, что хоть ветер – заметно усилившийся к утру – дул нам в спину.