Ингольв повернулся и пошел к дверям. На пороге он обернулся, и взгляд его ударил Вышеслава, как блеск клинка у самого горла.

– У нас еще говорят: недолго радуется рука удару, – сказал Ингольв. – Как бы тебе не пожалеть о том, что ты так плохо отплатил мне за мою дружбу.

– Ты князю-то не грози! – крикнул Взороч ему вслед.

Но Ингольв уже ушел, не услышав, и его последние слова остались висеть в гриднице, словно чья-то рука вырезала их на стене и окрасила кровью. Недаром Ингольв, сын Асбьерна, получил когда-то свое второе прозвище – Трудный Гость.

Прямо из княжеской гридницы Ингольв направился на Парамонов двор – самое старое подворье для варяжских торговых гостей, где юный князь Владимир почти двадцать лет назад разместил дружину, которую привел из-за моря, получив ее в приданое за юной княжной Малфридой. Объявив о том, что уходит из Хольмгарда, Ингольв позвал всех верных ему воинов с собой.

– Нас больше не хотят держать здесь, потому что нет войны! – сказал он. – Здешнему конунгу не нужны наши мечи! Но клянусь Отцом Ратей – мы найдем другого!

И десятки голосов ответили ему согласным криком, десятки мечей со звоном ударились о выпуклые умбоны щитов.

Почти ночью Ингольв вернулся на свой двор. Оставив людей сторожить на дворе, он сам поднялся в повалушу и вызвал из-под сенного вороха Гуннара.

– Я ухожу из Хольмгарда, – коротко сказал Ингольв. – Хоть меня и зовут Трудным Гостем, а все же я никогда не доставлял своим хозяевам столько бед, как ты мне. Ты плохо платишь за гостеприимство. Я видел тот нож в спине у финна и узнал его. Хоть тебя и не нашли, мне не кажется, что ты человек удачливый. Я не возьму тебя с собой. Слезай да получше стряхни с себя сено. Еще до рассвета ты уйдешь из моего дома.

Не отвечая, Гуннар выбрался из-под сена и вслед за хозяином спустился вниз. Ингольв велел дать ему еды и другую одежду и проводил до ворот.

– Все же я благодарю тебя за гостеприимство, – произнес Гуннар на прощание. – И попрошу только об одном: не рассказывай никому, как я прятался у тебя под сеном.

Ингольв молча кивнул, и Гуннар без слов исчез в густой тьме. Летняя ночь коротка, и ему нужно было успеть уйти подальше.

– Ха! – негромко воскликнул Вальбранд, послушав, как затих скрип воротной створки. – Можно убежать от врага, но нельзя убежать от позорной славы. Теперь у него будет новое прозвище – Сенный Гуннар.

Ингольв не ответил.

Поход пришлось ненадолго отложить – бояре не советовали оставлять Новгород, пока все не успокоится после событий с чудином и варягами. Вместе с Ингольвом собирались уходить около сорока человек, и серебряная казна Вышеслава заметно полегчала: в начале лета исполнялся год службы у многих, кто когда-то отплыл от берегов Норэйга и Свеаланда после схода льда. Отдать пришлось почти десять гривен, а перед новым походом это совсем нелегко. Но отказать Вышеслав не мог: к справедливой расплате за службу его побуждали и собственная совесть, и настояния матери. Вышеслав совсем недавно обрел мать после разлуки длиною во всю жизнь и не мог решиться отказать ей в чем-то.

Свой двор Ингольв поручил епископу: велел продать, а деньги прислать ему на остров Готланд, где у него имелись надежные люди. Челядь он отпустил на волю. В последние дни перед отъездом Ингольва Иоаким почти не отходил от него, и это было вовсе не лишним. Весь Новгород гудел недовольством, вслед за Коснятином веря, что именно варяги убили чудина, пришедшего к князю за помощью. Постоянное присутствие епископа не давало новгородцам задевать Ингольва, а иначе прощание могло бы превратиться в побоище.