Проснулась Загляда с мыслями сразу обо всем: о возвращении домой, о Тормоде и его предсказаниях, о беглеце-чудине и даже о том, о ком запретила себе думать, – о князе Вышеславе. То негодующе хмурясь, то улыбаясь, то принимаясь напевать, она быстро натянула платье, обулась, расчесала косу, старательно укладывая волосок к волоску, и поспешила вниз.

Обычно она начинала утро с обхода дома и хлева, но сегодня торопилась в нижнюю клеть – посмотреть на чудина. Печь уже дымила, старая Зиманя варила кашу, уставшие в походе ратники еще спали. Осторожно ступая, стараясь не скрипеть старыми половицами и никого не тревожить, Загляда подошла к чудину и заглянула ему в лицо. За ночь под глазами его налились глубокие темные синяки от удара по голове, но дышал он тихо и ровно. Загляда вздохнула с облегчением: досадно было бы доставать со дна Волхова и везти в такую даль чужого человека, чтобы он умер в доме и потом возвращался вредоносным духом. Но беглец явно не собирался умирать, и Загляда надеялась, что он скоро очнется и расскажет о себе. Волосы его высохли и теперь рассыпались прямыми прядями, совсем светлыми, как сухие стебельки болотного мха. Загляда вспомнила гостя из арабских далеких земель, который заходил к Милуте прошлым летом. Он с изумлением рассказывал, что возле Нево-озера живет племя, в котором все люди седовласы от рождения. Наверное, вот такие светлые головы арабы и приняли за седые…

Загляда осторожно провела рукой по волосам чудина. Между лбом и затылком ее пальцы наткнулись на скрытый под волосами длинный рубец, оставшийся от удара о корягу. Видимо, ее нечаянное прикосновение причинило боль: парень вздрогнул, веки его приоткрылись. Загляда отдернула руку.

– Больно тебе? – покаянно ахнула она. – Ты прости, я нечаянно.

Глаза парня, светло-голубые, почти прозрачные, были бессмысленные, как у новорожденного. Загляда испугалась: да не лишился ли он рассудка от такого сильного удара, не слишком ли долго пробыл под водой, не оставил ли водяному свою память? Что с ним тогда делать?

Схватив ковш с водой, загодя поставленный рядом с лежанкой, она приподняла голову чудина и попыталась его напоить. Ощутив свежую прохладу воды, чудин вдруг вскинул руку к ковшу и жадно рванул ко рту, так что вода пролилась ему на грудь, глотнул, закашлялся, чуть не захлебнувшись. Загляда едва удержала его.

– Да уймись ты, каженник водяной! – в сердцах воскликнула она. – Достанет тебе воды, не отнимут!

Глотнув еще пару раз, чудин потер рукой мокрую грудь, сообразил, что рубахи на нем нет, тряхнул головой и поднял наконец глаза на Загляду. Муть во взоре рассеялась, но на девушку он смотрел с недоумением, словно ему явилась берегиня с птичьим телом и девичьей головой. Взгляд его скользнул по стенам и кровле клети, светлые брови дрогнули – он не понимал, где и у кого находится. С губ чудина слетело хриплое восклицание, он попробовал приподняться на локтях, но тут же застонал, сморщился и снова откинулся на сложенные мешки, служившие ему подушкой.

– Не суетись! – успокаивающе сказала ему Загляда. – У тебя в голове такая трещина, что чуть душа наружу не вылетела[3]. Погоди, я тебе помогу.

Она приподняла парня за плечи и помогла ему сесть, прислониться к стене. Чудин хлопал глазами и морщился, стараясь в полутьме дома, освещаемого узким окошком с отволоченной заслонкой, разглядеть, кто говорит с ним. Но даже этот слабый свет резал ему глаза.

– Сиди, сиди спокойно! – уговаривала его Загляда. – Ты у добрых людей, мы тебя не обидим.

Из сеней появился Тормод, на ходу утиравший лицо рукавом рубахи.