Мег обнаружила, что и сама тоже визжит.

Этого просто не могло быть!

Тут никого и ничего не было.

Кажется, она мельком успела увидеть, как Луиза скользнула прочь, прячась в темной щели между камней…

Этого не может быть.

Ее разум помутился. Это, наверно, все из-за погоды, из-за тревоги, из-за того, что все так плохо…

И тут от того места, где только что стоял мистер Дженкинс, потянуло густой вонью – вроде тухлой капусты или букета, слишком долго простоявшего в вазе…

Но его же не могло там быть!

Мег завизжала снова в приступе неодолимого страха: из-за стены к ней метнулась высокая тень.

Кальвин! Кальвин О’Киф!

Девочка истерически разрыдалась от облегчения.

Он перемахнул через стену и бросился к ней. Его сильные худые руки обвили ее, поддерживая, оберегая.

– Мег, Мег, что такое?

Она никак не могла перестать плакать.

– В чем дело, Мег? Что случилось? – Кальвин настойчиво встряхнул ее.

Захлебываясь слезами, она попыталась объяснить ему, в чем дело.

– Я понимаю, это звучит невероятно, но… – закончила она. Ее по-прежнему неудержимо трясло, сердце колотилось как бешеное. Видя, что Кальвин ничего не отвечает, а только обнимает ее и успокаивающе поглаживает по спине, она добавила, пару раз всхлипнув напоследок: – Ох, Кальвин, лучше бы я все это выдумала! Как ты думаешь, может, я и правда все придумала?

– Не знаю, – честно ответил Кальвин. Он по-прежнему обнимал ее – крепко, надежно.

Теперь, когда Кальвин был с ней и ей было с кем поделиться, Мег сумела выдавить слегка истерический смешок.

– Мистер Дженкинс всегда говорил, что у меня слишком бурное воображение, но я никогда не думала, что настолько бурное! Как ты думаешь, это же не галлюцинации, а?

– Не думаю, – твердо ответил Кальвин. – Вряд ли это галлюцинация. А чем это тут так жутко воняет?

– Не знаю. Сейчас уже не так сильно воняет – вот до того, как ты пришел…

– По сравнению с этим из помойки пахнет розами. Фу-у!

– Знаешь, Кальвин, а ведь Луиза Большая – она уже не в первый раз делает нечто странное.

– Что-что?

И Мег рассказала ему про Луизу и сегодняшний вечер.

– Но тогда она не пыталась напасть или что-нибудь. Она держалась вполне дружелюбно. Она всегда была дружелюбной змеей. – Мег длинно, судорожно выдохнула. – Кэл, дай, пожалуйста, платок, а? У меня очки грязные, я совершенно ничего не вижу, а мне сейчас хотелось бы видеть, что происходит.

– Да у меня платок тоже грязный… – сказал Кальвин, но все же полез в карман.

– Все равно это лучше, чем юбкой протирать.

Мег поплевала на очки и протерла стекла. Без очков мальчик выглядел как размытое пятно, поэтому она набралась мужества и сказала:

– Знаешь, Кэл, я все равно надеялась, что ты сегодня зайдешь в гости.

– А я удивился, что ты вообще соглашаешься со мной разговаривать. Я-то пришел извиниться за то, что мой брат сотворил с Чарльзом Уоллесом.

Мег надела очки, как обычно, небрежно подпихнула их пальцем вверх по переносице в тот самый момент, когда луч лунного света прорвался сквозь облака и озарил озабоченное лицо Кальвина. Она вернула ему платок.

– Ну, ты же в этом не виноват. – А потом спросила: – Как ты думаешь – это, наверно, какое-то помешательство у меня: насчет Луизы, мистера Дженкинса и всего прочего?

– Не знаю, Мег. У тебя когда-нибудь раньше бывали галлюцинации?

– Насколько я помню – нет.

– И все равно этот мистер Дженкинс просто кусок феций.

– Что ты сказал?! – воскликнула Мег.

– Кусок феций он, говорю. «Феции» – это у меня новое ругательное слово такое. Старые все надоели. Знаешь, что такое феции? Это драконий помет…

– Я знаю, что феции – это драконий помет! Я другое хочу узнать: почему из всех слов ты выбрал именно это?