– Прометей! – крикнул он. – У нас хватит горючки, чтобы икру поджарить?

– Нет, я приберегу её на всякий случай. Можно засолить, а селёдку замочить в уксусе.

– Понятно. У тебя есть с икрой?

Прометей кивнул. Иван решил, что ещё три «тяжёлых» рыбки смогут удовлетворить его потребность в деликатесе. Он примостился на самом краю плота, накрылся плотным куском оленьей кожи, как зонтом, чтобы не мокнуть самому и чтобы дождевые струи не били по воде, мешая высматривать неподвижную рыбу. Он заметил ещё одну слабую тень, медленно двигавшую телом, примерился и резко ударил острогой. Рука и глаз не подвели.

Иван вынул острогу, желая похвастаться перед Прометеем рыбацкой удачей, когда из воды стремительно выскочила крупная рыба. Из-за сумерек и брызг Иван даже не успел понять какая именно. Она молниеносно цапнула большой пастью селёдку и утащила её на глубину вместе с острогой.

Иван потерял дар речи от такой наглости. Прометей гоготнул.

– Марш на кухню! – сквозь смех произнёс он.

– Да чтоб она подавилась там моей острогой! – в сердцах топнул ногой Иван.

Ему жалко было свой инструмент. Его остриё было сделано из куска железа, оставшегося от прошлого мира, и на нём ещё просматривался выпуклый шрифт, казавшийся сакральным заклинанием предков. Иван убедил себя в том, что он приносил ему удачу.

– Не ты один тут хороший охотник, – поучительно произнёс Прометей. – Будь начеку.

– А чего теперь делать-то, без остроги? – Иван сел на пол, взял в руки весло и сделал несколько нервных бесцельных гребков. – Как дал бы веслом по морде этой рыбе!

Дождь стремительно затихал. Гроза удалялась. Ливень закончился резко – лодка словно перешла полосу, разделяющую сумерки и солнечный день. Сразу стало светло и прохладно. На небе сияла потрясающих размеров и красоты круговая радуга. Анхелика вышла из трюма и любовалась ею с открытым ртом. Тёмная полоса грозы, непрестанно мерцающая вспышками молний, уходила на запад.

– Надо записать в бортовой журнал про сегодняшний случай. – Прометей поднялся и ушёл в трюм.

Анхелика подошла к Ивану, присела рядом и взяла его за руку.

– Чего шумел? – с кошачьей интонацией промурлыкала она.

– Да, окунь что ли, утащил мою острогу, вместе с добычей. Вон, одну селёдку успел поймать. С икрой, – Иван показал подруге рыбу со вспоротым брюхом. – Икры хотелось.

– Давай, я засолю для тебя, – Анхелика прижалась ещё сильнее.

– Давай. У Прометея ещё есть.

– Красиво как, – восхищённо произнесла Анхелика, имея в виду шикарную радугу.

– Да, очень. Особенно после такой грозы.

– Это точно. Мы здесь такие слабые, не то, что на острове. Я думала, что мы утонем. Так всё грохотало и сверкало, и волны такие были. А вы не боялись?

– По правде сказать, я боялся. Ничего такого я ещё не видел, – Иван приложился губами к уху девушки. – Думаю, и Прометей тоже.

– Что на ушко, то брехня! – произнёс сзади Прометей.

Иван и Анхелика отстранились друг от друга, будто подростки, которых застукали родители. Потом опомнились и снова прижались.

– Ладно, шучу я. После такого инцидента чего бы и не пообниматься. Заслужили.

Прометей любил вставлять непонятные слова, типа «инцидент», которые давно вышли из оборота жителей посёлка. Ему они казались незаконно забытыми и несущими глубокий смысл, ёмко описывая предметы и явления. Он наблюдал, что всё идёт к упрощению, начиная от технологий, быта, и заканчивая речью. Свою миссию в обществе он видел в сохранении наследия предков. Он помнил фразу, оставленную первым капразом Татарчуком: «Будет идти время, и вы начнёте забывать всё, что знали мы. Вас будет искушать огромный соблазн наделить не понимаемые вами события сверхъестественной силой. Запомните, у всего есть своё объяснение. Всё на свете поддаётся изучению и пониманию. Мифологизация непонимаемого грозит вам погружением в беспросветную пучину мракобесия на долгие годы».