Ничего не оставалось, кроме как шепнуть девчонке:

– Подожди меня за столиком, я скоро, – и отправиться вместе с провокатором к выходу из кабака. Краем глаза опер заметил, что параллельным курсом следуют двое других парней. «Опять один против троих, – мелькнуло у него, – ну ничего, справлюсь, лишь бы у мужиков финок или кастетов в арсенале не было».

Мимо швейцара они вышли на улицу. Обидчик шествовал впереди, но и сзади Синичкин чувствовал опасное приближение. Выйдя на улицу, он отскочил в сторону и резко развернулся. Один из тех, кто шел следом, приблизил к нему свою башку:

– Ты хотел с главным по рыбе побазарить?

Голос его и лицо в неверном уличном свете показались оперу знакомыми. Ба! Да это ж тот самый молодчик, что вчера подсаживался и пил его коньяк в «Челюскине». Значит, провокация во время танца была подстроена. Ловко.

– Да, хотел, – кивнул Синичкин.

– Карманы свои покажи.

Опер безоговорочно достал из куртяшки-«ливайса» паспорт, пропуск, военный билет и портмоне. Сигареты и зажигалка остались на столике. Парень, не говоря ни слова и никак не объясняясь, сунул все его документы и деньги себе в карман.

– Садись, короче, в машину.

В те времена во Владивостоке японские праворульные машины были такой же редкостью, как и по стране. Они заполонят город и весь Дальний Восток в девяностые, когда социализм кончится. А в восемьдесят первом за два дня в Приморье Синичкин-старший не увидел ни одной иномарки – эта оказалась первая. Она подрулила с противоположной стороны улицы и стала лицом к потоку автомобилей, так что переднее пассажирское сиденье оказалось у тротуара, рядом с опером. Шестерка, который вчера подсаживался к нему за столик, предупредительно открыл дверцу. Два других чувака, вышедших из ресторана вместе с ними, куда-то слиняли.

Синичкин залез на сиденье. Шестерка поместился сзади.

– Извини, чувак, – пробормотал он, – из соображений безопасности. Меньше знаешь, крепче спишь, – и сзади накинул на голову опера черный непрозрачный пакет.

Машина резко снялась с места, развернулась – видимо, презирая правила, потому что вызвала истерические гудки встречных и попутных – и рванула вниз по улице 25 Октября. Быстро повернула налево – насколько успел Синичкин разобраться в местной топографии, то была опять улица Ленинская. Однако вскоре авто заложило вираж направо, потом налево, а потом как вкопанное остановилось. Вся поездка заняла не более десяти минут.

Раздался лязг отодвигаемых засовов, потом скрип открываемых ворот. Машина въехала (наверное) во двор и замерла.

Кем бы ни был человек, к кому привезли «кладовщика Зверева», дом его находился в понтовом месте – в самом центре города.

– Давай, дружище, выбирайся, – скомандовал сидевший сзади приспешник. Опер открыл дверцу и осторожно нащупал ногой землю.

– Дай свою граблю, проведу тебя. – Шестерка крепко взял Синичкина за локоть и поволок его по ступенькам дома. Затем снова под ногами оказалась лестница, скорее дубовая, ступени чуть поскрипывали – и наконец, новая дверь.

– Стой! – Осторожный стук, ответная команда: «Войди!» – и наконец, опер оказался в помещении, где крепко и вкусно пахло кубинскими сигарами.

Шестерка сдернул с его головы пакет.

Кабинет оказался большим, метров сорока площадью, гардины на окнах плотно зашторены, так что по виду из окна не сориентируешься, не определишь местоположение. За большим дубовым столом сидел человек: немолодой, с серьезными залысинами. Впрочем, разглядеть в полутьме его лицо и вспомнить по справке, кто это, возможности не было. Тем более он склонился над документами Синичкина и, внимательно вглядываясь, перелистывал их. Сделал скупой знак одним пальцем шестерке: выйди, мол.