Несмотря на недавнюю проповедь о хороших манерах, ткач не мог удержаться от возгласа «вот так так!». Остальных его непосредственность так насмешила, что веселая улыбка заиграла на всех лицах, хотя, вежливости ради, они старались удержаться от смеха, между тем как я поглядывал то на одного, то на другого с некоторым замешательством и наконец спросил:

– Скажите мне, в чем дело? Я хочу знать. Пожалуйста, смейтесь, но скажите!

Воспользовавшись приглашением, они рассмеялись, и я счел за лучшее к ним присоединиться. Наконец хорошенькая девушка ласково сказала:

– Что поделаешь, он грубоват, бедняга! Но я могу объяснить вам, что кажется ему странным: вы выглядите гораздо старше своих лет. В этом, конечно, нет ничего удивительного, раз вы, по вашим словам, так много путешествовали, и притом в нецивилизованных странах. Говорят – и в справедливости этого можно не сомневаться, – что человек быстро стареет, если он окружен людьми, которым живется плохо. Говорят также, что юг Англии благоприятствует сохранению молодости. Как вы думаете, сколько лет мне? – прибавила она, слегка покраснев.

– Что же, – сказал я, – говорят, женщине столько лет, на сколько она выглядит. Не желая обидеть вас или польстить, я дал бы вам лет двадцать.

Она весело рассмеялась и сказала:

– Так мне и надо за то, что я напрашиваюсь на комплименты! Теперь придется открыть вам правду: мне сорок два года.

Я вытаращил на нее глаза, снова вызвав этим ее мелодичный смех. Но я мог смотреть на нее сколько угодно и не заметил бы на ее лице ни единой морщинки. Кожа у нее была гладкая, как слоновая кость, щеки округлые и полные, губы алые, как те розы, которые она нам принесла. Ее прекрасные, обнаженные для работы руки были сильны и точно изваяны от плеча до кисти. Она зарделась под моим взглядом, хотя было ясно, что она принимает меня за восьмидесятилетнего старика. Чтобы покончить с этой маленькой неловкостью, я сказал:

– Вот видите, старая пословица права. Я напрасно позволил вам вызвать меня на такой нескромный вопрос.

Она опять засмеялась.

– Ну, дети мои, старые и молодые, – сказала она, – я должна браться за работу. Нам сейчас предстоит много дел, и я хочу поскорее с ними справиться: вчера я начала одну интересную старую книгу, которую хочу почитать и сегодня. Итак, до свидания!

Она махнула нам рукой и легкой походкой пошла по залу, унося с собой (как сказал Вальтер Скотт) часть солнца с нашего стола.

– Ну, гость, – обратился ко мне Дик, когда она ушла, – не желаете ли вы задать вопрос-другой нашему другу? Теперь ваша очередь!

– Я буду очень рад ответить вам, – отозвался ткач.

– Мои вопросы не будут особенно трудны, сэр. Я слыхал, что вы ткач, и хотел бы расспросить вас об этом ремесле, так как интересуюсь или, вернее, интересовался им.

– Боюсь, что не смогу быть вам очень полезен в этом вопросе! – сказал он. – Я выполняю самую обыкновенную, механическую работу, и, в сущности, я простой ремесленник, не то что Дик. Но помимо работы на ткацком станке, я занимаюсь немного типографским набором и печатанием, хотя малосведущ в новейших печатных машинах. Впрочем, типографское дело начинает отмирать, так же как чрезмерное увлечение выпуском книг, и мне пришлось обратиться к другому занятию, к которому я склонен: я взялся за математику. Кроме того, я пишу нечто вроде археологических заметок по истории быта конца девятнадцатого века. Главным образом для того, чтобы дать картину страны перед началом Борьбы. Вот почему я и спросил у вас об Эппингском лесе. Признаюсь, вы меня обескуражили, хотя ваши сведения были очень интересны. Мы с вами еще побеседуем, когда уйдет Дик. Я знаю, он считает меня книжным червем и презирает за неловкость в физической работе. Так уж повелось в наше время. Из прочитанных мной книг девятнадцатого века (а я прочел их немало) мне ясно, что это своего рода возмездие за глупость тех дней, когда презирали того, у кого были ловкие руки. Однако, дружище Дик, как говорится: