Люди, встретившие гостя в будущем, – это биофилы в терминологии Эриха Фромма[13]. Здесь победила сила дружбы. Все друг другу «добрые соседи», то есть все общество воспринимает себя как одну общину живущих рядом людей с высоким уровнем доверия. Все и всегда могут рассчитывать на соседскую взаимопомощь, как бы опровергая старую английскую поговорку «Сосед хороший, когда забор хороший!».

Но все же они не живут общинами-фаланстерами, как во многих других социальных утопиях. Они предпочитают жить гостеприимными, но вполне традиционными семьями и собираются вместе только для общих дел, вроде сенокоса.

Фаланстеры и коммуны, как узнаем мы из «Вестей», были вынужденным и временным решением в условиях экономии средств. Они были нужны недолго для преодоления бедности, еще сохранявшейся некоторое время после революции. С Фурье, придумавшим фаланстеры, Морриса скорее связывала общая критика классовой цивилизации.

После отмены частной собственности и права наследования произошла и рационализация брака. Нравы будущего у Морриса снова напоминают об отношениях Веры Павловны, Лопухова и Кирсанова в «Что делать?» Чернышевского. Больше нет викторианской морали, но нет и буржуазной одержимости эротикой, которая была тенью этой морали. Чувственная жизнь гармоничных людей стремится к золотой середине, хотя все же еще возможны редкие приступы ревности. Эмансипация женщин произошла, но их «природные склонности» сохраняют некоторое гендерное разделение в занятиях.

Моррис находил утопический ресурс в своеобразном инфантилизме, в детской естественности, в уклонении от социализации, превращавшей человека в легко заменимую деталь рыночной машины.

Школа – это фабрика по производству необходимых системе людей. Необходимых системе, враждебной любому отдельному человеку как таковому. Поэтому в будущем нет никаких школ, и дети узнают обо всем из практической жизни, просто помогая взрослым.

Книжное знание не исчезло, но ушло на второй план, дав место прямому контакту людей с природой и друг с другом. Люди утопии предпочитают жить, а не читать о жизни. Их занимает непосредственный опыт, который они не фиксируют в книгах.

Большинство этих внешне грациозных и внутренне гармоничных людей в вышитой золотом одежде не интересуются историей, предпочитая жить настоящим. В их судьбе нет драматизма, который мог бы вдохновить великого романиста. И они счастливы, что это так. Коммунизм – это не только «эпоха спокойствия», но и новое свободное «детство человечества».

Тут можно встретить последнего сторонника рыночной конкуренции, забавного и безобидно ворчливого дедушку, которому кажется, что книги прошлого гораздо увлекательнее наступившей жизни и что в прошлом борьба людей друг с другом наполняла жизнь настоящими приключениями и страстями. Но никто не променяет наступившего спокойствия на эти книжные страсти и жертвы прошлого. Мир излечен от невроза конкуренции.

Коммунизм как цветущий вишневый сад, полный пения птиц. Под сенью этого сада «никто не приносит себя в жертву другим». Здесь никто не думает о прогрессе, и через сто лет все будут жить в этом саду примерно так же. История приостановлена, прогресс поставлен на паузу, и люди нашли свое оптимальное состояние. У прогресса была цель, и она достигнута.

Выражаясь языком Аристотеля, здесь победила именно экономика, а не хрематистика[14] – то есть всем важен опыт и результат, а не прибыль, которую больше не в чем подсчитывать. Здесь никого не интересует экономический рост. Главная валюта этого общества – взаимное уважение, главные эмоции – радость жизни и доверие к природе, а центральный принцип – соседская солидарность. Такой коммунизм построен в отдельно взятой стране и никак не связан с другими землями.