В Провинции почти не встретишь местного жителя без цепочки на шее – серебряной или золотой, в зависимости от достатка; даже рабы носят медные или железные цепочки. В Гельвеции на женских и мужских шеях появляются торки, или гривны, то есть шейные обручи. На Рейне к шейным торкам добавляются различные обручи и браслеты, которые носят на лбу, на запястьях правой и левой руки, и непременно – серьги, чаще – в одном ухе, левом.

В Провинции галлы живут в каменных прямоугольных домах, обычно состоящих из одной комнаты, иногда с небольшими перегородками. Дома эти, как правило, крыты черепицей.

В Гельвеции крыши становятся, как правило, соломенными, а дома – бревенчатыми или глинобитными. Деревни их и усадьбы обычно не огорожены. Но на отдалении в сорок пять римских миль – или в тридцать левгов, которыми предпочитают измерять расстояние в Кельтике вообще, и в Гельвеции в частности, – на этом удалении друг от друга расположены укрепленные места или городища, в которых в обычное время никто не живет, но в которых можно укрыться в случае опасности. Стены этих укреплений сделаны почти так же, как их описывает божественный Юлий. То есть на землю кладутся прямые и цельные бревна…

Нет, хватит!.. Боюсь утомить тебя своей описательной классификацией.

XIII. Между Могонтиаком и Жертвенником убиев есть местечко Ригомаг. Мы остановились в нем для второго завтрака. Отец и все конники были с нами, потому как на рейнской дороге они почти не покидали обоза.

Солдаты стали закусывать хлебом и свежими овощами. Отец же, заметив поблизости придорожный трактир, предложил нам с Лусеной ознакомиться с галльской кухней. Мы радостно согласились.

В трактире было человек пять из местных. Один из них сразу привлек мое внимание. Он был громадного роста и такой широкий в плечах, что напоминал галльского деревянного истукана, которому они поклоняются, и в Гельвеции ставят в укрепленных городищах, а на Рейне – на перекрестках трех и более дорог. Волосы у этого галла торчали в разные стороны и выглядели как ножи и кинжалы; у корней они были темными, в середине светлыми, а на концах рыжими. Галл этот, сидя за столом, правой рукой подносил ко рту деревянную миску с похлебкой, зубами выхватывал из нее мясо, а левой рукой придерживал и, словно вилами, поднимал на глаза и на лоб огромные рыжие усища; а если бы он этого не делал, то не смог бы есть, потому что в обычном положении усы целиком закрывали ему и рот, и подбородок.

Даже если бы я сразу не заметил его, он все равно заставил бы обратить на себя внимание. Ибо едва мы успели устроиться на свободном месте, этот великан отшвырнул в сторону миску с похлебкой, потянулся через стол, схватил за шиворот сидевшего напротив него другого галла и, что-то грозно и пьяно выкрикивая, принялся бить его головой о дубовые доски.

На лице моего отца появилась виноватая улыбка и, глядя на Лусену, он тихо сказал: «Прости, дорогая. Боюсь, галльская похлебка тебе не понравится».

Пьяный верзила тем временем выпустил из рук первую жертву, встал во весь исполинский рост и, схватив другого галла, который сидел на торце стола, сперва мощным рывком оторвал его от скамьи, подбросил в воздух, а затем ударил его кулаком в лоб и отбросил к стене.

Улыбка на лице моего отца из виноватой стала задумчивой. И прежним тихим голосом он сказал: «Вам лучше уйти отсюда. И побыстрее».

Едва он это произнес, галльский буян повернулся в нашу сторону и, судя по всему, впервые нас заметил. Некоторое время он в радостной ярости пожирал глазами отца. Затем взгляд его скользнул на Лусену…