Лусена неподвижно на него смотрела и, как мне показалось, перестала дышать. А отец все менее тоскливо продолжал: «В Иллирике еще не подавлено восстание. И со всей империи туда собраны войска. А в Германии готовятся какие-то крупные дела. Срочно набраны два легиона: Восемнадцатый и Девятнадцатый. У них нет конницы. И вот, мне предложили. Нет, приказали! Я ведь военный человек!»

Лусена молчала. И уже совсем радостно отец воскликнул: «Представляешь, мне обещали дать целую алу! И турму мою разрешили взять с собой! Я могу стать префектом конницы! И буду участвовать в настоящих сражениях!» И добавил, зло и торжественно: «В Леоне я был первым турмарионом. А здесь я кто?! Конный полицейский? Вербовщик и воспитатель солдат?.. Будто сама не знаешь!»

«Значит, в Германию?» – наконец спросила Лусена.

«В Германию!» – сверкнув глазами, сокрушенно покачал головой отец.

А Лусена опустила взгляд и задумчиво, как бы сама с собой разговаривая, произнесла: «Мы поедем с тобой». (А теперь обрати внимание на это мы.)

«Обещаю, я сразу же тебя вызову, как только устроюсь на новом месте», – радостно заявил отец.

«Я поеду с тобой сейчас», – тихо и твердо сказала Лусена и подняла глаза на мужа.

«Это невозможно».

«Мы поедем вместе», – еще тише и тверже повторила Лусена. А потом взяла отца за руку и увела его в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

О чем они там разговаривали, я не слышал. Но когда отец снова появился в атриуме, уже никакой тоски не было у него во взгляде, а лишь благодарность и любовь ко всему миру. Он и на меня посмотрел почти с любовью и объявил: «Решено. Послезавтра отправляемся в путь. Ты поедешь с нами до Тарракона. Там я тебя сдам твоему деду. Не откажет, я думаю, приютить у себя родного внука? Внук-то чем перед ним виноват?»

А после вышла Лусена. Тоже сперва радостная. Но, увидев меня, погрустнела, задумалась, обняла меня, прижала к себе и тихо спросила: «А где эта самая Германия, ты не знаешь, сыночек?»

Я тут же стал объяснять: сначала надо с юга на север пересечь всю Иберию; затем за Пиренеями будет Нарбонская Галлия; потом начнется так называемая Косматая Галлия, точнее – Кельтика; вдоль восточной границы этой Кельтики течет река Рен или Рейн; за Рейном – Германия.

«Хорошо тебя учили в школе, – грустно вздохнула Лусена, еще крепче и нежнее прижала меня к себе и прибавила: – Будем надеяться, что в Тарраконе тоже есть хорошие школы. Год там поучишься. А потом приедешь к нам в Косматую Германию».

«Косматой называют Галлию, а не Германию», – поправил я.

«Какая разница», – едва слышно прошептала Лусена и вдруг, оттолкнув меня, стремительно вышла во двор.

Я понял: она не хотела, чтобы я видел ее слезы.

Поразительная женщина: в сущее мгновение приняла решение, отреклась от дома, от хозяйства, которое почти в одиночку, в течение пяти лет заботливо взращивала на пустом месте – да, да, именно взращивала, – я правильное слово подобрал – и последовала за мужем на край света!.. «Где ты будешь, Гай, там я буду, Гая» – так, повинуясь обряду, все женщины на свадьбе говорят и клянутся. Но многие ли из них, выйдя замуж, вспоминают об обещании и соблюдают эту прекрасную и страшную клятву?.. Полагаю, даже киник Диоген, которого столь часто цитируют любимые тобой стоики, встретив Лусену и осветив ее своим философским фонарем, просто обязан был воскликнуть: «Вот это – действительно человек, хотя и женщина!»

К стыду своему, я лишь недавно понял, какую замечательную мать послала мне Фортуна, отобрав у меня кровную и несчастную, которая произвела меня на свет… А тогда, в Кордубе, я лишь запомнил сцену и с величайшим интересом стал наблюдать за сборами в дорогу.