Дети с психическими отклонениями содержались в клинике Гертруды Баумловой[16]. Хроники находились там постоянно, т. е. до депортации, а дети, перенесшие тяжелую психическую травму, после лечения возвращались в детдома под надзор воспитателей.

Бедржих Фритта. «Катафалк со стариками». 1943.

«Воспитательницы работают круглосуточно, – писал Ф. Штекльмахер. – Каждую третью неделю ночное дежурство. …Встают к больным детям в среднем по пять раз за ночь. …Те, с кем я беседовал, объясняют это любовью к детям, то есть – чистый идеализм»[17].

В детдомах были свои врачи-гигиенисты. Так, например, доктор Яхнин отвечал за чистоту и порядок в детдоме для мальчиков. Во время эпидемии тифа он решил упразднить дополнительный источник инфекции – полки над нарами. В ответ на это «Ведем»[18] разразился петицией: «Ваш план, дорогой наш доктор, мы сочли непревзойденным с точки зрения гигиены и воспитания. Но все же вынуждены довести до Вашего сведения, что и мы имеем право на собственную крошечную жилплощадь, которая и без того предельно ограничена. У всех детей на свете есть свой угол, а у нас – нары 70 на 30! Все дети живут на свободе, а мы – как собаки на привязи. Позвольте же вместо полок с игрушками иметь над головой хотя бы полуметровую доску. Поймите, наконец, что мы тоже дети. Да, мы выглядим взрослыми, и в этом виноват Терезин, – но мы такие же дети, как все». (…pner (Иржи Запнер). «Ведем». № 7).

Но и такие условия были далеко не у всех. «На чердаке размещен голландский детский дом, – записывает В. Малер. – Три голландские няни заботятся о сиротах, их здесь более тридцати, в возрасте от шести до двенадцати лет. Меня страшно растрогала их судьба. На вопрос, где их родители, они отвечали: в Польше, за границей, неизвестно где, умерли, арестованы, посажены и т. д. Многие из них выучили здесь немецкий, а некоторые – и чешский. Зрелище этих невинных детей, лежащих на маленьких матрасиках на огромном холодном чердаке Гамбургских казарм, в детских рубашонках, под легкими покрывальцами, – произвело на нас неизгладимое впечатление. Мы обнаружили здесь очень больного ребенка, с температурой выше 39-ти – работу по регистрации мы заканчивали в состоянии крайнего расстройства».

Уход за малышами был особенно тщательным, однако, по свидетельству педагога Ирмы Лаушеровой, «малыши крайне болезненно реагировали на гетто: частое пробуждение, апатия, значительная потеря в весе (больше, чем должна была быть при таком рационе), агрессивность. Некоторые расцарапывали себе кожу, пинали и колотили друг дружку. Плач часто переходил в истерику. Дети испытывали острейшую нужду по физическому теплу, прятались у нянечек под юбками. Иные отталкивали своих матерей, возвращающихся с работы. Разве может малыш понять, что мать оставляет его не по доброй воле, что она не способна дать ему то тепло, к которому он привык дома. Многие дети постоянно мочились в постель, после чего пускались в рев, брыкались, трясли руками и головой – типичные проявления фрустрации. Потребовалось немало времени, чтобы научить их играть с предметами: с куклой, лоскутками, веревочками, полотенцем, палочкой, игрушечным мячиком».

В Терезине ни один ребенок не умер от голода, хотя голод помнят все. «Встаешь утром – голодный, ложишься спать – голодный. Мы ели все, что только можно: траву, мороженую морковь, которую находили в земле»[19].

В качестве наказания за проступки нацисты устраивали в лагере «Лихтшпере» отключение света на несколько недель, а то и дольше. Для детей это было тяжелым испытанием.