– Не бей меня, батюшка! – взмолилась воровка. Борич хмыкнул – то было лишь начало. Брезгливо прищурившись, разорвал на девке одежку – та поддалась легко, словно гнилая, расползлась по ниточке, обнажив грудь и плечи. Вот по смуглым от въевшейся грязи плечам этим, по грудям с крупными коричневатыми сосками и прошлась яростная плеть Огнищанина. Девчонка верещала, каталась по полу, пытаясь забиться под лавку, и все повторяла: – Не бей…

– Это я-то бью? – Борич, тяжело дыша, опустил плеть, наклонился к деве, взял ее за подбородок крючковатыми, неожиданно сильными пальцами. – Не знаешь ты, как бьют. Вот отдам на правеж, узнаешь.

– Ой, не отдавай, дядько.

– Кому дядько, а тебе – господине!

– Не отдавай, господине, – послушно пролепетала дева.

Огнищанин подошел к сундуку, оглянулся:

– Может, и не отдам. Добрый я.

Девчонка затравленно глядела на него из-под грязной копны спутанных, падающих прямо на глаза волос.

– Посажу пока тебя на цепь.

Он вытащил из сундука ошейник с замком, по-хозяйски подозвал деву. Та не сопротивлялась. Надев ошейник на шею, Борич замкнул его хитрым замком, пристегнул к длинной цепи, другой конец которой закинул за наружную скобу двери. Осмотрел сделанное:

– Так пока поживешь. Будешь послушной, ослобоню, нет – на правеж отправлю.

Девчонка часто задышала:

– Токмо не на правеж!

Огнищанин, нехорошо улыбаясь, вышел. Покормил собаку вчерашними щами – пес заурчал благостно. Борич погладил его по косматой башке – умный зверюга, сильный – и, взяв деревянные ведра, принес в дом воды. Кивнул на очаг:

– Вон котел: согрей, вымойся.

Сам вышел ненадолго. Налил псу воды в деревянную плошку, тот захлебал, и Огнищанин вернулся обратно в избу. Постоял в дверях, глядя, как моется избитая дева, – тело у нее оказалось хорошим, крепким, хоть и худым, аж кости торчали. Ничего, были бы кости…

Подойдя ближе, Борич уселся на лавку:

– Вымылась?

Дева, стесняясь, прикрылась руками.

– Чего жмешься, тля? На правеж захотела? Иль плети отведать?

Огнищанин потянулся к плетке.

– Не бей, – жалобно попросила дева.

Борич швырнул ей рядно – вытрись… Не дожидаясь, скинул штаны, подошел к девице, положил руку на спину:

– А нагнись-ко…

Воровка покорно нагнулась…

Борич проделал с ней все, чему обучали девок-рабынь в доме царьградского работорговца Естифея, у которого и сам провел в рабстве три долгих года. Потом похлопал ее довольно по ягодицам, улыбнулся – а ведь не прогадал с девкой! Не девственна, да что с того? Для похоти-то другое надо. Обернулся к обнаженной деве – та стыдливо запунцовела. Взяв плеть, позвал:

– Иди сюда! – С размаху ударил. Дева дернулась, завыла тихонько. – Еще раз застыдишься, изобью до смерти. Поняла?

– Поняла, господине… – всхлипнула дева.

– Буду звать тебя… Естифея… Запомнила, тварь?

Нареченная Естифея кивнула. Кончилась голодная и злая свобода. И может, и к лучшему, что появился у нее господин – господин Огнищанин? Дорого бы дал за его голову покойный мерянский князь Миронег, коли б восстал вдруг с того света. А вдруг и вправду восстанет? Поднимет меч, возопит, где, мол, тут Вельвед-волхв? А нет давно никакого Вельведа-волхва, уж лет пятнадцать, как нет, а то и поболе. Нет волхва, а есть – Борич Огнищанин. «Господин Огнищанин».

В затиший седяще,

Тмами грехи творяще…

Стихотворные подписи. К «Соборнику» 1647 г.

Апрель 865 г. Киевщина

В конце месяца березозола все зеленело близ славного града Киева: и березки, и клонящиеся к реке ивы, и вербы украсились зеленью, чтоб не стыдно было молодых дубков-парубков, что стояли рощицей на холме, за сосновым леском. Бурно журчали воды в Глубочице, на Притыке, Почайне, вливаясь в разлившийся широко Днепр-батюшку. Покрыла вода – синяя, холодная, снеговая – заливные луга, что тянулись вдоль Глубочицы-речки аж до самого мыса. Ах, холодна водица, студена! Холодна и в реке, а на лугу чуть теплее, самую малость.