Сержант снова откашлялся.

Нагнувшись к его уху, зашедшая сзади матушка Ветровоск прошептала:

– Кашель у тебя запущен. Молодец, что заглянул.

Сержант уставился на нее с выражением бездыханного благоговения.

– Гр-р-р… – только и смог сказать он.

– И что дальше? – спросил герцог.

Сержант упорно таращился на точку в двух дюймах правее герцогского кресла.

– Дальше… Она предложила мне чашку чая.

– А чем были заняты твои люди?

– Им она тоже предложила чаю.

Герцог поднялся с кресла и ласково обнял сержанта за плечи, трепетавшие под ржавыми звеньями кольчуги. Он и сам чувствовал себя прескверно. Полночи он пытался смыть кровавые пятна с ладоней. Полночи ему казалось, что над самым его ухом кто-то шепчет. Утренняя овсянка была пересоленной и подгоревшей. Кончилось все тем, что повар устроил форменную истерику. Из этого напрашивался вывод, что герцог должен был пребывать в бешенстве. А герцог меж тем был необычайно участлив и обходителен. Он принадлежал к той породе людей, которые по мере того, как подходят к концу запасы терпения, становятся все более нежными и покладистыми. И только потом вы выясняете, что их последняя любезность, наподобие «не знаю, как вас и благодарить», на самом деле являлась вежливым приглашением на гильотину.

– Послушай, сержант… – проговорил герцог, неторопливо прохаживаясь с несчастным солдатом по кабинету.

– Да, мой повелитель?

– У меня все-таки есть ощущение, что я плохо растолковал тебе собственный приказ, – вкрадчиво промолвил герцог.

– Повелитель?

– Я спрашиваю себя, не могло ли случиться так, что я сам поставил тебя в затруднительное положение… Понимаешь, мне-то сдается, что я велел привести ведьму в замок. Если потребуется – в оковах. Но вдруг вместо этого я обмолвился и произнес: «Зайдите к ведьме, попейте у нее чайку». Неужели я допустил такую оплошность?

Сержант принялся растирать себе лоб. Сарказм как средство риторики был для сержанта в новинку. В его окружении проявления негодования сводились к бранным выкрикам и, от случая к случаю, разлетающимся в стороны щепкам.

– Никак нет, о господин.

– Тогда растолкуй мне, почему ты не соизволил выполнить именно то, что от меня услышал?

– Повелитель…

– Наверное, она шепнула тебе одно из своих заклятий. Мне ведь кое-что известно об их повадках, – сказал герцог, проведший половину ночи за чтением одного из самых волнительных трактатов, когда-либо посвященных этой неисчерпаемой теме[4]. – Полагаю, она соблазняла твой взор картинами неземного блаженства? Или, быть может, прельстила посулами запрещенных утех и исступленного сладострастия, самые помыслы о коих делают человека несчастнейшим из смертных?

Герцог опустился в кресло, обмахиваясь носовым платком.

– Все ли ладно у вас со здоровьем, о повелитель? – осведомился сержант.

– Как-как? О, все вроде на месте…

– У вас щеки раскраснелись.

– Ты мне зубы не заговаривай! – рявкнул герцог, пробуя взять себя в руки. – Лучше честно признайся, она предлагала тебе упоительные и кощунственные наслаждения, ведомые лишь тому, кто обретается в пучинах похоти?

Сержант вытянулся по струнке и снова уставился в любимую точку.

– Никак нет, господин! – выдохнул он, как бывает с лицом подневольным, который набрался мужества выложить всю правду без остатка. – Она предложила мне… пряник.

– Какой еще пряник?

– Пряник с черноплодной начинкой, господин.

Флем застыл в неподвижной позе, отчаянно пытаясь вновь обрести внутреннее равновесие.

– А что твои люди?

– Им она тоже предложила по прянику. Всем, кроме молокососа Роджера, которому пряники запрещены по причине здоровья.