Зато Филистина сегодня к столу не вышла. По своему обыкновению, она все утро валялась в постели и разучивала новую песню Сапфо. Она даже не скрывала, что от споров и ученых разговоров у нее сразу же начинает гудеть в голове, как будто бы туда залетела сотня пчел.

Зато на встречу со странномудрым Эпифоклом с большой охотой пришла молоденькая девушка по имени Глотис, которая упорно развивала в себе способности к рисованию. Уже несколько лет она занималась росписью ваз, делая в этом искусстве немалые успехи и отдавая ему все свое время и силы.

Вот и сейчас Глотис пришла для того, чтобы подробно разглядеть лицо заезжей знаменитости и постараться впоследствии перенести его на вазу.

А посмотреть действительно было на что – в своей жизни Глотис вряд ли когда-нибудь встречала такого некрасивого мужчину, каким был философ Эпифокл.

Казалось, что боги скроили его буквально кое-как, наскоро, совершенно не предполагая, что человеку придется в таком обличии прожить долгую, до седых волос, жизнь.

На красном, покрытом крупными оспинами лице Эпифокла кое-как, неровной картофелиной, был прилеплен нос. А из-за заплывших щек то выглядывали, то снова прятались два маленьких, зорких, черных глаза.

Волос на голове ученого мужа было совсем мало – они лишь как бы обрамляли его большую и почему-то изрядно, вкривь и вкось, поцарапанную лысину.

Сапфо невольно улыбнулась: наверное, эти свежие царапины остались после недавнего буйного куража старичка, который сейчас казался редкостным тихоней, терпеливо выскребающим из тарелки ложкой безвкусную, но зато полезную для желудка кашку.

Впрочем, из растительности у Эпифокла имелась еще косматая и как-то странно торчащая вперед борода, которая тоже почему-то росла длинными, неровными клоками, – видно было, что она давным-давно не знала деревянной гребенки, пусть хотя бы и с редкими зубьями.

Под туникой Эпифокла был хорошо заметен округлый, почему-то яйцевидной формы живот, сильно перевешивающийся из-за пояса, сплетенного из простой веревки.

Похоже, не так-то легко было философу повсюду носить с собой такую ношу. Недаром Эпифокл имел привычку то тяжко вздыхать, то недовольно кряхтеть или таинственно хмыкать, при этом поглаживая свое пузо руками, словно проводя с ним какие-то особые дипломатические переговоры.

Глядя на Эпифокла, можно было с уверенностью сказать, что он и в молодости не блистал красотой и, скорее всего, был настоящим страшилищем.

Зато боги дали этому человеку острый, пытливый ум и душу настоящего исследователя: его постоянно кидало из одной крайности в другую.

Еще в юности, Эпифокл четыре года провел в пещере, терзая себя полным уединением и голодом, где он питался лишь одними заплесневевшими сухарями и кореньями. Но вскоре после этого очутился на Крите и примерно столько же времени жил там при богатейшем дворе среди самой изысканной роскоши.

Философ, который стремился все свои теории испробовать прежде всего на самом себе, неоднократно побывал в Египте, водил близкую дружбу со знаменитыми вавилонскими жрецами и даже сам чуть ли не сделался магом. При этом на родине он также считался одним из самых умных политиков и какое-то время назывался почетным гражданином Афин.

Сапфо от кого-то слышала историю, как совершенно неожиданно на собрании граждан в Афинах Эпифокла подвергли остракизму – его на десять лет изгнали из города как человека, который начал оказывать слишком сильное влияние на умы городских жителей и потому сделался потенциально опасным для всего государства.

Впрочем, возможно, это было всего лишь очередной легендой из числа сопутствующих имени Эпифокла в великом множестве.