– Завтра нам с тетей Оксаной на работу, а тебе в садик. И я хочу спать.

– Скажи честно, ты был тогда в туалете?

– Когда?

– Ну… во сне. Тебя не было в спальне.

– Возможно. Возможно, я был в туалете. Во сне всякое случается.

– Папа, скажи: «Вот те крест».

– Зачем?

– Один мальчик в саду говорит: «Вот те крест», если не врет.

Папа засмеялся.

– Детсадовцы считают крестное знамение подтверждением высшей искренности? Спи, сердце мое.

– Ты тоже мое сердце.

– Да, мы сердца друг друга, – улыбнулся папа.

– И еще дяди Кости.

– И дяди Кости, – откликнулся папа эхом.

Лампу он оставил зажженной. Едва за ним закрылась дверь, Матюша сел в кровати и сосредоточенно уставился на портрет мамы. Ее взгляд был непроницаем. Волшебник… волшебник Христос… Если ты – настоящий, посмотри в мамино окно. Мой день рождения кончится, когда наступит утро, я же не опоздал загадать желание? Я расскажу правду о себе – вот те крест.

На хронику маленькой жизни ушло время двух с половиной оборотов секундной стрелки в командирских часах. Достаточно. Главные слова дались с трудом, но ведь из-за них и затевался разговор… Я хочу, чтобы тетя Оксана улетела в другую страну на глобусе и больше не мучила нас.

Матюша очень надеялся, что Христос не счел желание жалобой, а его – ябедой.

Крепкие крупные носы и подбородки вылепило братьям, судя по фотографиям деда, фамильное наследство. «Снегиревский флюгер», – небольно щелкал дядя Костя племянника по носишке, предвидя в нем семейный образец. На этом сходство, по мнению Матюши, завершалось, и он удивлялся людям, путающим близнецов. Папа превосходил брата в весе и силе, зато дядя Костя чаще побеждал в их любимом настольном теннисе, потому что двигался сноровистее. У них было разное выражение глаз: когда папа пребывал в благодушном настроении, его глаза подергивались мечтательной поволокой; дядины всегда смотрели с насмешливой прямотой. Папа работал в проектно-строительном институте, дядя Костя состоял фотографом в штате городской газеты. Ряды представительниц прекрасного пола, еще незнакомые с противоречивым характером папы, считали его красавцем, чем он гордился без напускного смущения. Дядя Костя, не столь ими востребованный и, следовательно, меньше терроризируемый, находил свое умеренное положение благом и подарком судьбы. Папа с ликованием встречал любые резкие перемены погоды, дядя Костя грустил без солнца… Матюше они совсем не казались «двумя каплями воды», как о них говорили. Он с удовольствием дегустировал папины кулинарные шедевры и уважал ремонтное увлечение дяди. Местные жители вызывали дядю Костю, если у кого-то возникали проблемы с сантехникой или электричеством, – обожаемый соседками Константин Матвеевич устранял неполадки не хуже специалистов и делал работу за «спасибо». Правда, в начале девяностых стало понятно, что «спасибом» не отделаешься. В стране началось бурное строительство капиталистического рынка с человечьим лицом, и эта неистребимо совестливая советская физиономия в лице благодарных соседей принялась застенчиво настаивать на вознаграждении дяди-Костиного труда. Из-за дефицита налички оплата производилась бартером: продовольствием и книгами – вторым хлебом насущным.

Читали тогда все, жадно и много. По крайней мере, мужское окружение Матюши. Дядя Костя выписывал журналы «Новый мир», «Знамя», «Юность», первенство обладания свежим номером разыгрывалось в шахматы. Еще братья любили петь за праздничным столом. У папы был бархатистый, ласкающий слух баритон, но Матюшу в восторг приводил голос дяди – с глубокими, как гул из бочки, низами. В подражание ему Матюша старался петь в том же тембре и, по мнению друзей, вполне сносно выводил волнистым басом: «…и черемух серебряный иней уберет жемчугами роса-а-а-а…» А если Снегири глохли и цепенели на диване, устремив безумные глаза в экран, как на последний в жизни ускользающий берег, дело ясное – прямой эфир с футбольного матча! Слегка скучая, Матюша валялся рядом, и папа машинально поглаживал ему спинку шероховатыми пальцами. Зевать, впрочем, было опасно: вопя «го-о-ол!», забывчивый папа мог больно хлестнуть по плечу. В такие моменты дядя Костя гневно вскрикивал: «Ключицу ребенку сломаешь, осел Насреддина!» Животные воображаемого зоопарка заменяли братьям остальные ругательства. Кроме упомянутого осла, в этом резервате обитали глупый пингвин, лошадь Пржевальского, огородно-фауновый гибрид «хрен моржовый», некоторые виды обезьян и кое-какая деревенская скотинка.