Эта выходка стала для Стаса последней каплей. Кровь ударила в лицо. Забрало рухнуло, накрыв налившиеся кровью глаза темным саваном.

— А то что, пап, ударишь? — дыхание сорвалось и полетело куда-то вниз вместе с сердцебиением. — Так давай! Что ты смотришь? Докажи свое превосходство! — И раскинув в сторону руки, насмешливо добавил: — Слабо?.. Или снова прикажешь своим людям пересчитать мне ребра?

Сапрыгин ненадолго замер. Каждый из присутствующих в холле слышал свое сердце. Время будто остановилось. Секунда… Вторая… Третья…

А потом произошел взрыв. Пощечина была такой силы, что у Стаса на губе выступила кровь

— Ах ты ж, сукин сын! — взревел, впившись сыну в плечи железной хваткой. И видя, что тому пофиг, разъяренно затряс широкие плечи, заставляя посмотреть в глаза. — На меня смотри!.. Эй!.. Ты кто такой, а? Да ты ноль без палочки, ты… Ты…

Договорить не получилось.

Прижав руку к сердцу, Сапрыгин оступился. Потом сдавленно застонал. Маша бросилась к нему, помогая дойти до дивана.

— Ну что вы за люди! — воскликнула дрожащим голосом. — Взрослые же люди. Коля! Коленька! Дети, что вы стоите? Скорою вызывайте. Стас, ну же!

— Не надо, — зыркнул Сапрыгин на сына, растирая грудную клетку.

Тот даже бровью не повел. Что и говорить, попал отец четко, в самую болевую точку, по-снайперски нанеся сердцу сокрушительный удар. Лучше бы он приказал своему бычью избить его, нежели вмазать публично пощечину. Парень едва сдержался, чтобы не замахнуться в ответ. Да он бы его по стенке размазал, заставив проглотить каждое брошенное в лицо слово. Он бы мог вырубить его одним ударом…

Мог бы, но не сделал.

Если бы можно было раскрошить костяшки, они бы уже давно превратились в пыль, настолько сильно он сжимал их в порыве ярости.

Плевать на сотрясающую тело дрожь. Пох** на железистый привкус во рту от прокушенной резцами щеки. Сейчас не лицо горело, а сердце плавилось от ярости. И к кому? К родному отцу?

С-с-сука…

— Стас… — Сапрыгин протяжно выдохнул, уже успев пожалеть о неконтролируемой вспыльчивости. Теперь придется починать плоды. — Прости…

Парень криво усмехнулся. Простить?

Да ладно! Разве за такое извиняются? Подумаешь, пощечина. А то, что его тут с дерьмом смешал, да ещё перед кем, его отца, по ходу не особо заботило.

Слизав с уголка губ солоноватую каплю, он бросил на притихшую Руслану испепеляющий взгляд, и мысленно послав всех на х*й, вылетел на улицу, оставив после себя звенящую тишину.

— Стас, стой! — Сапрыгин поднялся следом, однако Маша надавила ему на плечи, вынуждая оставаться на месте.

— Пускай идет. Не дави. Ему нужно время, чтобы успокоиться. Ты тоже не нервничай. Всё обязательно наладится, вот увидишь.

Не чувствуя ни рук, ни ног, Руслана пошла к ним. Зачем? И сама не знала. Необъяснимая потребность признаться во всем заставляла её медленно передвигать ноги, направляясь к Николаю Петровичу. Не только Стаса впечатлила пощечина. Её она тоже потрясла не меньше. Что-что, а её никогда не били. Даже за волосы не таскали. А тут…

— Мам… — замялась на полпути, наблюдая за тяжело дышащим Сапрыгиным.

— Иди к себе в комнату, — приказала та строго. А взглядом предупредила: «Только попробуй открыть рот».

— Но мама.

— Руслана, хотя бы ты не начинай!

Девушка убито поплелась на второй этаж. В место ожидаемого злорадства на душе было горько. Разве не этого она хотела? Хотела, только… Чувствовала себя при этом полностью разбитой.

Стас не выдал её, не бросил под гнев отца, решив, скорее всего, разобраться с ней сам. Ну что же, её стоило поздравить — отныне у неё начинаются весёлые денечки. И не то, чтобы стало страшно или ещё что-то. Отнюдь. Просто ей впервые в жизни стало больно за абсолютно чужого человека.