Я несколько раз бегала в хлев, чтобы сена было достаточно.

– Не надо класть близко к огню, искра попадет, – буркнул Лесек, видя, насколько рьяно я взялась устраивать гнездо. Чтобы ничего не мешало, оттащила шкуру со спящей Ильгой в сторону и принялась сооружать ложе.

– У каминов обычно есть экран, – я обернулась, ища глазами хоть что-то, что помогло бы обезопасить нас.

– Вот этот, что ли? – спросил Лесек, вытаскивая из-под второй лестницы, также полукругом ведущей на верхние этажи, красивый металлический экран.

Тонкая работа мастера позволяла защититься от выпадающих из камина угольков, но в тоже время пропускала через ажурное плетение тепло.

– Какая красота! – восхитилась я.

Распределив сено и установив каминный щит, я распотрошила свой узел. Выложив вещи на подоконник, осмотрела освободившуюся тряпку. Та оказалась то ли занавеской, то ли скатертью, но я постелила ее на сено вместо простыни.

– Смотри, у нас получилась королевская кровать!

Я обернулась на хмурящуюся во сне Ильгу.

– Лесек, верни меня домой, – произнесла хнычущим голосом девочка.

– Тш-ш-ш, тише, родная. Ты уже дома, – я осторожно перенесла ее на сено и укрыла своей шубой.

– Она часто говорит во сне, – Лесек сел рядом с сестрой и похлопал ее, успокаивая, по спине. – Иногда плачет.

– Все как-нибудь устроится. Надо верить. На, сходи, вытряси за дверью, – я перетащила свалявшийся, местами плешивый мех подстилки к Лесеку. – Будем этим укрываться, раз ничего другого нет.

Тот нехотя поднялся и пошел к двери, волоча за собой шкуру неизвестного зверя.

– Стой! – крикнула я, вспомнив, что мальчишка босиком. Он врал, что у него есть обувь. Тряпки, которые он наматывал на ноги, еще не просохли. – Возьми мои башмаки.

Я отдала ему найденные под телегой ботинки. Выбирать не приходилось.

Лесек скривился, проворчав, что они женские, но взял. Сев на пол, натянул их на себя. Повертев ногой, помял пальцами носок, показывая мне, что обувка велика. Я пожала плечами, мол, другой нет. Вздохнув, мальчишка поволок шкуру к двери.

Пока его не было, я быстро разделась. Сняла с себя лифчик и сунула его к остальным вещам. Выбрав одну из нижних рубашек, влезла в нее. От вещей приятно пахло лавандой, видимо, хозяйке они были дороги. Красивая вышивка по вороту тоже делалась с любовью. Жаль, что нигде не нашлось гребня, хотя зеркал на стенах было хоть отбавляй. Поэтому я, распустив волосы, расчесала их пальцами, а потом туго заплела в косу.

– Попить бы, – сказала я Лесеку, когда раскрасневшийся от холода мальчишка вернулся. Про то, что я так и не поела, жаловаться ему, тощему и замученному ребенку, взвалившему на себя заботу о сестре, было стыдно.

– В чайнике, – подтащив и бросив возле меня шкуру, пахнущую снегом, он сам налил воды в красивый, но выщербленный бокал. Огромный чайник поднял с трудом. – Ильгу помыть надо. Специально для нее нагрел.

– Утром помоем. Пусть спит, – я махом выпила весь бокал. – Спасибо. Хочешь, я тебе на руки полью, чтобы ты умылся?

– Что толку, если одежда грязная? – он зло блеснул глазами. Не скоро еще злость и настороженность покинут этого мальчика.

– Я дам тебе рубаху. У меня их три, – я выбрала простую с завязками под горлом.

– Она же женская, – он брезгливо скривил лицо.

– Зато чистая.

В чистое Лесеку облачиться хотелось. Он без разговоров умылся, стоя над фарфоровой чашей, которую вытащил из-под лестницы. Я не стала интересоваться, что еще он прячет в своих закромах. Расспросы могут насторожить и похоронить и без того хрупкие отношения.

Раздеваясь, Лесик повернулся ко мне спиной, стесняясь светить голыми телесами. Но мне достаточно было взглянуть на торчащие ребра и зад размером с кулачок, чтобы расплакаться. Вытирая слезы, я поклялась себе, что расшибусь, но не дам детям пропасть. Деваться-то все равно некуда, а втроем жить веселей.