Когда он поступал в универ, считалось, что российская наука “начала возрождаться”, но на деле это по-прежнему напоминало различные формы загробной жизни. Научные мужи с хорошим жизненным планом по-прежнему старались свалить за границу, оставляя на родине научных жён. Самые бойкие из этих старушек осваивали розничную торговлю, и потому типичной визиткой академических заведений с высокими колоннами стали прилавочки с эзотерической литературой, целебными травами да эфирными маслами. Прилавочки эти обычно лепились на самом входе возле охраны, рядом с доской объявлений о лекциях по расширению сознания. Так что и с сознанием всё было схвачено: у таких старушек несложно сделать и диплом, и кандидатскую, которая вполне оправдывала бы тихую ботаническую жизнь… но Егора такая перспектива не манила.

Однако последние представители разваленной советской науки сослужили ему другую добрую службу – как переводчики всего того, что делала наука за рубежом. Егор запоем читал переводные научно-популярные книги, оказавшиеся интереснее всей отечественной фантастики, и даже стал постепенно склоняться в сторону того, что на Западе называется Neurosciences, а в отечественной версии биофака представлено кафедрой высшей нервной деятельности. Там и преподаватели выглядели поживее, чем беспозвоночные.

Правда, там выявилась другая особенность пост-жизни на академических руинах. Многие представители нового поколения отечественной пост-науки представляли собой цветастую помесь шоуменов с бизнесменами, зачастую даже выступали пиарщиками каких-нибудь “инноваций” – но как учёные копали неглубоко, занимаясь преимущественно компиляциями западных рисёчей.

На семинаре одного такого профессора, красиво вещавшего о новых концепциях “эмоционального интеллекта”, Егор задал невинный вопрос об ограничениях, которые накладывает использование томографов в исследовании мозга. Ведь ФМРТ показывает лишь приток крови к целым группам клеток, то есть не позволяет наблюдать активность отдельных нейронов, не говоря уже о передаче отдельных сигналов по синапсам…

Вопрос был вполне корректный, но профессор не на шутку обиделся. Как выяснилось впоследствии, за месяц до этого какой-то въедливый рецензент разнёс научную работу профессора, используя схожие аргументы. Рецензент утверждал, что большое количество публикаций по “эмоциональному интеллекту” стало следствием “культа инструмента”, подобно тому, как более ранние исследования с помощью электроэнцефалографов породили множество бредовых теорий о “мозговых волнах”. Теперь, утверждал критик, такие же мифы порождает использование томографов, которые могут исследовать только внесинаптическую передачу сигналов, когда нейроны работают в режиме “масс-медиа”. Но таким способом передаются не мысли, а эмоции – отсюда и мода на “эмоциональный интеллект”. Всё это Егор прочитал значительно позже, когда его отношения с потенциальным научным руководителем были уже испорчены случайным попаданием в болевую точку последнего.

А тема для диплома в конце концов нашлась на другой кафедре – случайно, опять же. Подруга затащила его на лекцию “Анализ социальных сетей: новая антропология”. Тоже попса, но куда не сходишь ради симпатичной сокурсницы?

Выступавший аспирант, всего лет на пять старше Егора, и сам начал с шуток о том, что приходится идти на поводу у школоты: никому теперь не интересно рыться в окаменевших экскрементах, но стоит только упомянуть “Фейсбук”, так и полная аудитория набивается.

Кстати, школота, вы уже в курсе, что каждый человек связан с любым другим через шесть рукопожатий? Чтобы проверить эту гипотезу с помощью бумажной почты, Милгрэму потребовались годы – а сейчас на основе соцсетей можно получить вот такую диаграмму за один день. Смотрите, среднее число узлов между любыми двумя людьми составляет всего три с половиной, а больше пяти практически не бывает. Можно даже оценить связность в разных группах: видите, физики-теоретики знают друг друга лучше всех.