Впервые по-настоящему страшно, и Эрика даже не знала, что именно в его взгляде так её испугало. Какое-то исступление и жажда, и злость на что-то, но кажется… не на неё.

— Да он же убьёт тебя, ты понимаешь?! — голос Викфорда вдруг стал тихим и хриплым, но ярость из него никуда не делась. — Когда король узнает, что ты и твой дядя пытались надуть его с твоим Даром! Что прислали пустышку! Знаешь, что он сделает с тобой?! Я знаю, что ты не боишься умереть, пигалица, но ты просто не знаешь, как он умеет убивать! И как долго это может длиться! И если я встречу твоего дядю, то оторву ему башку прямо за его рыжую бороду! Да что же ты за наказание…

Эрика смотрела ему в лицо, тонула в его ярости и темноте этих глаз, и не знала, что сказать. От смысла его слов у неё мороз пошёл по коже. Значит, то, что говорили о короле Раймунде — правда, именно это она услышала сейчас в голосе Викфорда. И её захлестнула волна ещё большего, совершенно безумного страха, такого, что захотелось спрятаться куда-нибудь — головой в листья и мох или лицом вот в эту грязную куртку Викфорда, всю в саже и траве. Пальцы сами впились в неё, притягивая. И Эрика вдруг ощутила, что Викфорд больше не стискивает её плечи до боли, а просто держит их, чуть сжимая, и гладит большими пальцами, словно хочет успокоить, и смотрит на неё таким странным взглядом. Голодным… Жадным…

И молчит.

Ей стало жарко. Под кожей разлилось тепло, потекло тонкими ручейками, завиваясь в сложный узор. Как стебли неведомого цветка, огонь прорастал внутри, разворачивая листья и распускаясь бутонами, рождая в ней жгучее желание, такое сильное, что даже голова закружилась. Показалось, что эти стебли прорвут сейчас одежду и потянутся навстречу Викфорду, чтобы прикоснуться к нему, и Эрика в ужасе разжала пальцы.

— Отпустите меня, — пробормотала она, отталкивая его, и голос сорвался.

Он отпустил её сразу, шагнул назад и прислонился к дереву, скрестив на груди руки. Сорвал веточку ивы и принялся её жевать, глядя сквозь ветви на дорогу.

— Мои люди хотят тебя убить. Твои люди хотят тебя убить. Ты и сама хочешь умереть. И только один я хочу, чтобы ты осталась жива. Что с тобой не так, пигалица? — спросил он уже спокойно. — А главное, что нам теперь делать?

Она пожала плечами и отвела взгляд, пытаясь погасить в себе этот внезапно родившийся огонь. Никогда с ней не случалось ничего подобного. Никогда ей в голову не лезли такие непристойные мысли как мгновенье назад, когда она смотрела в вырез рубашки Викфорда и думала о том, что почувствует, если прикоснётся ладонью к его шее. И будет ли ей всё ещё страшно, если он поцелует её так же, как во время обряда на помолвке?

И эти мысли, казалось, принадлежали не ей. Словно кто-то неведомый забрался в её голову, в её тело и разлился этим жаром под кожей, заполонив всё внутри туманом неприличных желаний. Ведь она, будучи в своём уме, не может мечтать о таких вещах! Наверное, от страха она совсем свихнулась! Эрике стало ужасно стыдно за свои мысли, и она внезапно покраснела, кажется, от пяток и до корней волос, и чтобы её смущения не заметил Викфорд, наклонилась и подняла лук.

Огонь под кожей постепенно угасал, и только на сгибе локтя всё ещё жгло так, будто она несла в руках сноп крапивы.

— Что ещё ты забыла мне рассказать? — спросил Викфорд, наблюдая за ней с прищуром.

— Я? Ничего, — ответила она, не глядя и проверяя, как натянута тетива.

— Ты должна понимать — мой отряд стал меньше почти на треть, а впереди у нас долгий и опасный путь. Так что послушай меня внимательно, пигалица, вот как мы решим — ты больше не станешь ничего от меня скрывать, потому что это, как видишь, может стоить кому-то жизни. А теперь посмотри на меня.