Младший сын с ямочкой на правой щеке прыгает вокруг, старший своим вниманием отца не балует, у старшего сына ямочка тоже на левой. Я улыбаюсь поверх разделочной доски, перламутровых головок чеснока, фиолетовых баклажанов, рыжих луковок – еще в шелухе, неслезливых.

– Ну как ты там? – привычно спрашиваю.

– Ага, – привычно отвечает он, подразумевая, что все в порядке, становится сзади. Давно известно, что стулья за вашей спиной превращаются в кенгуру[1]. Савин в кенгуру не превращается, моет руки, вытирает бумажным полотенцем с рельефными узорами, заглядывает в каждую кастрюлю, поводит носом, чуя холодец. Каждый раз, когда он проходит мимо высокого ящика с цветами, я пытаюсь не вздрагивать. Но вздрагиваю, как от удара плеткой. Нет, все-таки не так сильно.

– Так что, Бываловы придут завтра? – Разделываю баранину, отличное молодое мясо, брат Савина по случаю купил полбарана в какой-то деревне, где подыскивал себе дом. С недавних пор он одолеваем мечтами «иметь домик в деревне». С домом пока никак, а вот полбарана купил, – это оказалось целых тридцать килограммов, вес моего младшего сына.

– А ты их приглашала? – Муж с аппетитом ест оливки, вынимая их рукой из банки. Сначала это у него получается неплохо, но очень скоро крупная кисть застревает в банкином горле с острыми краями, муж недоволен, растирает на запястье краснеющую окружность следа. Разумеется, переложить оливки на тарелку он ленится, это делаю я.

– Их не надо приглашать. Бываловы приходят сами. Они такие скучные, Бываловы…

– Бываловы очень скучные, – соглашается Савин, присовокупляя к своей странной трапезе крутое яйцо и две холодные картофелины, – небывало скучные. А Маруська?.. Придет?

– Придет, – киваю головой.

– Козлевичей, значит, не будет…

– Разумеется, если придет Маруська, то Козлевичей не будет.

– Тебе не смешно?

– Нисколько. И тебе тоже не смешно, – напоминаю мужу.

Алеша Козлевич, прошедший муж Маруськи, в доме бывает при гарантированном ее отсутствии, иногда это действительно выглядит смешным – столько лет прошло, их дикая история вроде бы стала гораздо менее дикой за это время.

Я чищу морковь, откусываю ее тупой округлый кончик, сладко. Громко хрумкаю, муж удовлетворенно говорит:

– Ты чавкаешь, солнце.

– Я не чавкаю! – возмущаюсь я. – Не чавкаю! Не чавкаю!

Забегает младший сын, хватает морковку, убегает. Братец Кролик.

– Бываловы скучные, – продолжаю я мысль, хочу отвлечься, и отвлекусь, у меня почти уже получилось, – а Альперовские ругаются. В прошлый раз, на даче Либермана, Ирка кинула в мужа бутылкой шампанского.

– Полной бутылкой? – переспрашивает Савин.

Остро захотелось шампанского «Брют». Холодного, взрывающегося во рту тысячами звезд, белых и желтых карликов. Подайте же, подайте шампанского, излюбленного напитка буржуазии, неизменного сопровождения беглых современных дефлораций, отрады кассиров на скромном девичнике.

Если взять бутыль за блестящее горлышко, поставить рядом с собой на пол, у ног привольно расположившегося мужчины, тихонько отпивать по глоточку, обнимая губами его член, всем будет очень хорошо, и пузырьки достанутся не одной тебе.

– Бываловы скучные, Альперовские ругаются, Козлевичи не придут, а Мюллер напивается и блюет, – продолжаю я.

– Когда это Мюллер блевал последний раз? – возмущается Савин безобразной клеветой на друга детства, даже перестает жевать.

Друг детства на самом деле носит другую фамилию, просто он очень похож на Мюллера из «Семнадцати мгновений весны», с мужем они вместе учились в школе, вместе учились в институте, вместе работают на одной кафедре. Мюллер лыс с детства. Когда он блевал последний раз, не помню. Скашиваю осторожно глаза на мужа, не будет ли он отстаивать права Мюллера. Нет, не счел нужным, углубился в чтение журнала «Охота и Рыбалка». На прошлой неделе он вернулся с охоты – в Ярославской области гонялись за лосями – безуспешно.