Венеция горит, изящные палаты
В каналах отразив, как в глубине зеркал.
Вечерний небосклон в рубинах засверкал,
Осыпав золотом старинных стен заплаты.
Спокойно шли века… И Марка лев крылатый,
На книгу наступив, к мечтам надменно звал…
Корабль морских бродяг в лагуну приплывал,
И грабили дворцы веселые пираты.
По зыби алых вод тяжелые гондолы
Скользили, торопясь. Смолкал напев веселый
Влюбленных рыцарей и уличных певцов.
Вставало зарево в густеющем тумане,
И доносился стон из дымных окон зданий,
И принимал канал остывших мертвецов.
Николай Цветков
Ночью в Венеции
Сергею Николаевичу Цветкову
Тихая песнь несется с гондолы,
светлая в небе сияет луна,
тихо – кругом… лишь волна плещет робко,
нежно гондолу качает она…
Думы несутся одна за другою,
но на душе нет печали, тревог:
чудная ночь успокоила сердце, —
нежный ласкает лицо ветерок.
Звезды на небе блистают, играют —
вдруг оборвется одна, упадет,
с неба высокого, темного неба
в море глубокое быстро уйдет.
Вот проплывает другая гондола.
Слышатся тихие звуки на ней:
чудную кто-то поет серенаду,
– звуки все льются нежней…
Ночь безмятежная! ночь восхищенья!
сколько в тебе красоты,
сколько покоя в тебе, упоенья!
Ты – создана для мечты!
Венеция, 30 июля 1906 г.
Лидия Чарская
Дож и Адриатика
Синь небес… Лучи восхода,
Клики праздного народа…
И цветы… цветы!
Сколько красок, жизни, света,
Сколько радости, привета,
Блеска красоты!
Слышны сладостные звуки —
Чьи-то трепетные руки
Струны шевелят.
Всюду говор, оживленье…
Лодки в праздничном смятенье
По морю скользят.
Под жемчужною фатою,
Вся покорная прибою
Голубых валов,
Ждет невеста, замирая,
Южным солнцем залитая,
Ждет у берегов.
Папа дожа Себастьяна
С дщерью мощной океана
Обручить решил.
Чтоб над бездною морскою
Как над верною женою
Человек царил…
Вот зачем венециане,
Горожанки, горожане
К морю собрались.
Разукрашены гондолы,
Сладкозвучные виолы
Нежно раздались.
В лодке, розами увитой,
Дож Циани именитый
С музыкой плывет.
Отпрыск царственного рода,
На глазах всего народа
Себастьян встает.
Перстень с папскою буллою
Высоко над головою
Поднимает он.
Кротко море голубое,
Притаилось не живое…
Стих виолы звон.
В знак покорности стихии
Дож алмазы дорогие
Морю отдает.
И бросает перстень в волны,
Что порою злобы полны,
Так страшат народ.
И опять виолы сладкой
Звуки слышатся украдкой
В славу красоты.
И горят лучи восхода…
Громче возгласы народа…
И цветы… цветы…
Степан Чахотин
«Мне снится вновь и призрачность каналов…»
Мне снится вновь и призрачность каналов,
И тихая печаль гондол,
И дружный звон изысканных бокалов,
И убранный цветами стол.
Я помню: в спальне – старая икона,
В гостиной – бабушкин портрет.
А у раскрытого, в цветах, балкона
Знакомый стройный силуэт.
Я легкий жест руки надменной знаю,
Печаль в улыбке узнаю.
Вновь сладкие часы переживаю,
Вновь яд воспоминаний пью.
Усталым золотом лучи заката
Венчают купол и портал.
Под поцелуем алого граната
Амур влюбленный задремал.
Но в небесах, лагуной отраженных,
Являет лик мне свой любовь.
Как эхо дней забытых, отдаленных, —
Венеция мне снится вновь.
«Позднею ночью, при белой луне…»
Позднею ночью, при белой луне,
Лик твой, Венеция, нравится мне.
Мрачный и ветхий каналов убор
Тайной столетий чарует мой взор.
В окна покинутых, гордых дворцов
Призраки смотрят, и слышен их зов.
И по балконам, крестам, куполам,
Звонким ступеням и сонным мостам
Тени и вздохи чуть внятно скользят,
Шепотом мне о любви говорят.
Музыка грустных и пламенных слов
С масок снимает оковы веков.
Музыке смерти мне сладко внимать.
Мертвых любовь я желаю узнать.
Много ночей напролет я не сплю.
Призраки! призраки! вас лишь люблю.